— Безупречное преступление, Толстый. Ты нокаутируешь старушку Агату Кристи.
Он скромно покачивает головой.
— Когда наш Убивец ляпнется в бегонии на расстоянии десяти метров от портье, начнется тарарам. Будь спок, я сам наведу шороху. Как то: «О, что это! Зачем это? Несчастье! Гарсон, вы ничего не слышали! Вроде что-то упало?» Я ему устрою, этому служителю, сцену из «Дева и злоумышленники». Забью баки так, что он подтвердит мою невиновность, надеюсь! Ну, ладно, раз уж ты здесь, помоги-ка перекантовать парашютиста на его первую стартовую площадку.
В этот момент в дверь Трезвонят.
Да-да, ведь я забыл вам сказать, что двери каждого номера в «Святом Николасе» снабжены звонком. Мы замираем. Звонят снова.
— Твое мнение, доктор? — шепчу я Толстяку на ушище. Он делает отчаянную гримасу.
— Надо посмотреть, — вздыхает он удрученно.
Это рассыльный. Мальчуган, похожий на карлика. Как будто спрыгнувший с полотна Веласкеса. Мордочка у него в форме груши. Волосы вьются на концах. Вид спесивый и туповатый. Поверьте мне, нужна только последняя капля, чтобы этот паренек начал и кончил свою жизнь заспиртованным в банке. Я так иногда жалею, что не обосновался в банке. Не то, что я без ума от формалина, а просто думаю, что у меня есть к этому предрасположение. Такой вот вкус к отшельничеству. А также жуткое желание не обременяться выводами, заключениями и смотреть, как другие меня разглядывают. Завидую обезьянам в зоопарке, которые ищут блох и дерутся на глазах толпы посетителей. У них насмешливые дразнящие манеры. Очевидное пренебрежение к праздношатающимся, которые робко указывают на них пальцем. Где истинные обезьяны? Кто больше наслаждается спектаклем, который дает другой?
— Да? — спрашиваю я.
— Меня послала телефонистка, — сообщает гном. — Ваш телефон разъединен, а вас вызывают по линии.
Он говорит по-испански, что меня совершенно не смущает, ибо вы уже заметили: я говорю практически на всех языках. Вначале я не мог квакать ни на каком, но быстро понял, какая это ущербность. Ноешь, как щенок! Тогда я решил научиться изъясняться на всех, дабы не быть принятым за идиому!
— А, хорошо, спасибо, — говорю я, вручая ему никель с изображением Франсиско Франко (Каудильо Испании, мать его).
Он сваливает, я запираю ворота.
— А чтоб его комар забодал! — ругается Мастард. — Что теперь делать с этим старым разбойником? Теперь, когда нас видели в его конуре, и речи нет о парашютировании на газон.
Занимаясь первоочередным, я кладу трубу на рычаг. Тут же заливается звонок. Я снимаю ее снова.
— Вас вызывают, сеньор, — говорит телефонистка.
— Спасибо.
Толстяк вращает глазами, как бы на арене.
— Что происходит? — надрывно артикулирует он.
Некогда посвящать его. Уже чей-то голос заставляет вибрировать чувствительную мембрану и просачивается на стенки моего котелка.
— Мистер Мартин Брахам?
— Он самый! — отвечаю я по-английски.
— Я звоню вам сами знаете по чьему поручению.
— О, конечно.
Мужской или женский голос? Не могу определить.
— Могу ли я подняться к вам наверх?
— Если вы согласитесь подождать минут десять: я спал и сейчас принимаю ванну.
— Естественно!
— Собеседник(ца) разъединяется.
Позволяю себе интенсивно поразмышлять три и две десятых секунды.
Удивительное дело, но Берюрье уважает мою сосредоточенность. Определенность возникает резко и быстро, даже раньше, чем я это осознаю.
— Ладно, слушай, Толстый. Кто-то приехал к Брахаму от тех, кто его нанял. Нельзя упустить такой случай, я попробую сойти за него. Очевидно, если посланец знает его, дело кончено. Только ведь он не любит показываться, может быть, визитер его никогда и не видел…
— Даже если и никогда не видел, ему известен его возраст или нет? Ты и Маэстро — пятнадцать лет разницы, по меньшей мере.
— Неважно, попробуем. Спускай его, как задумано, себе на балкон и спрячь покуда. И быстро, через несколько минут сюда придут…
Папаша активизируется. Он не тянет резину. Он тянет второй нейлоновый шнур и пакует багаж.
Я иду в ванную и затираю фальшивую кровь, щедро разлитую блестящим постановщиком парижского бурлеска.
— У тебя готово? — спрашиваю я Толстяка после непродолжительной бурной деятельности.
Я говорил в сторону и весьма удивлен, что, не получив ответа, обнаруживаю его перед собой в дверном проеме. Вид у него озадаченный.
— Затруднения, Толстый?
— Пойди, Посмотри!
Присоединяемся к дорогому Мартину, который уже вытащен на балкон.