— Отлично, — Говорю я, как будто нахожу вполне естественным требование «заказчиков». — Сделаю как можно лучше. И потом? Предположим, что вы приглашены…
— Я буду приглашен.
— Во время приема вам укажут… клиента!
Это надо слышать, чтобы поверить в такие хитроумности, не так ли?
— Не раньше? — теряюсь я.
— Нет, не раньше!
— И кто же меня предупредит?
— Не знаю. Могу только сказать, что «мишень» будет вам указана в удобное время.
Вкладываю пять пальцев левой руки в пять пальцев правой и дую на них, будто надеясь охладить пыл моего положения.
Ева наблюдает за мной с интересом, может быть, и с насмешкой. Затем смотрит на карманные мужские часы и вздыхает:
— Мне пора ехать.
— Вы уедете с Тенерифе?
— Увы! Туда-обратно. Я просто курьер, Мартин. И поручение, несмотря на его важность, было приятно исполнить.
Она одевается, не сводя с меня глаз.
— Вы обещали мне ночь любви, — возражаю я. — Строго говоря, она еще не закончилась!
— Я не обещала вам непрерывной ночи, дорогой. Мы закончим ее потом. Признайтесь, что это был неплохой задаток?
Вот циничная беспутница.
— Суммируя, — говорю я, — моя миссия очень проста: познакомиться с Нино-Кламар, добиться приглашения на фиесту в среду. И ждать, когда кто-то из приглашенных нашепчет мне на ухо в течение вечера имя другого приглашенного, которого я должен уничтожить!
— Действительно, невозможно сделать более наираспонятнейшего[7] резюме.
— Вы так говорите, будто мы еще увидимся, Ева. Только я не знаю ни вашего имени, ни адреса.
Она приближается, целует меня.
У ее поцелуя вкус дикого фрукта.[8]
— Доверьтесь провидению, Мартин.
— Легко сказать.
— И еще легче сделать: надо только подождать.
Она повторяет с долей ностальгии:
— Ждать… Вы мне очень нравитесь, Мартин. И, поверьте, это не банальный комплимент. Так приятно будет закончить нашу ночь! До свидания…
На этот раз она не целует меня. Она знает, что поцелуй, чтобы сохранить свое достоинство, никогда не должен быть прощальным. Так что она уходит просто, не теряя времени на сладостные взгляды.
Я невольно дергаюсь, чтобы последовать за ней в коридор. Хочется еще раз взглянуть на нее. Полюбоваться фальшивым мужским силуэтом. Убедиться, что мне это не приснилось, как говорится в компетентных книгах.
Но опять в который раз квакает бигофон.
Толстяку, натурлих, не терпится. Заметьте, его можно извинить!
Снимаю трубку.
— Ну что там, пожар, что ли? — рявкаю я.
— Нет, конечно, но ситуация, тем не менее, серьезная, — отвечает мне Мартин Брахам.
Лава семь
Переступив порог, первой я вижу лежащую на полу Берту. Непрезентабельную! Вызывающую беспокойство, я бы сказал! Высоко задранная юбчонка, фиолетовое лицо, будто она приняла добрую кварту вина. Неподвижная. Жировые валики колышатся на чудовищных лыжках. Заметьте, валики не являются отличительным знаком этой доблестной матроны. Они есть у одиннадцати дам из десяти. По мнению моего приятеля-дерматолога, у Венеры Милосской они тоже есть. Милос, который, как вы знаете, был весьма галантен, не воспроизвел их на статуе, но мой приятель-врачеватель формален на сей счет: исходя из морфологии модели, у этой головки с островка тело было попухлее. Но я отвлекся, а вы, любопытные, как кривые сороки, вы тут чешете проборчик, не зная, что происходит!
Перешагиваю через Берту, чтобы наткнуться на Толстяка. Лежит в том же виде, что и его краля. Рыло у Берю прямо свекольное. Только нет задранной юбки! Пальпирую его физию. Надеюсь, он не откинет копыта, заставив меня исходить слезами! Нет у меня сил ещё раз изображать отчаяние! Печаль — это как алкоголь. Можно излишествовать, но не сделать привычкой, а то крыша поедет и кукла скуклится.
Сердце Толстяка тускло трепыхается. Выпрямляюсь, растерявшись, ибо только что замечаю Мари-Мари в двух метрах на канапе. Мартин Брахам массирует ей виски, используя мокрое полотенце.
У наемного убийцы башка заметно помята. С синяками везде понемногу. Шишки торчат на куполе, делая его похожим на морскую мину.
Поскольку без парика я видел его недолго, мне необходимо определенное время, чтобы отождествить его. Решительно, он мне гораздо меньше нравится в реальном облике. Если ему доведется состариться, возраст будет ему к лицу. Таких мужиков много. Рохли, затурканные, извращенные, у которых капают года едва-едва, размывая их понемногу, сглаживая острые углы. Они становятся из готических римскими развалинами, более гармоничными, величавыми. В общем, износ их облагораживает.
7
Вам понятно, надеюсь, что маленькая разбойница не могла употребить такого слова. Во-первых, потому что она говорит со мной по-английски, а во-вторых, потому что она не знает его, даже если бы говорила по-французски. Я для того применил его, чтобы вы лишний раз раскрыли словарь, коровки мои! О, что я сказал, какие коровы? Быки!