Стоят, на все готовые ради этого дерьма, стоят, теряя время. Как будто есть время терять свое время для чего-либо другого, кроме как терять свое время! Но терять его смело ради облака более красивой формы, чем другие, ради белой стены, опирающейся на голубое небо Туниса, ради осла, ревущего перед чертополохом, ради задницы, двигающейся с вилянием мимо, ради шутки, которую тебе даже лень произнести и которая тешит тебе душу ровно одну секунду.
— Ты куда? — спрашивает девушка.
— К друзьям, которые сумеют помочь.
— Я с тобой.
— Нет, не надо. У тебя могут быть серьезные неприятности. Я уже многим тебе обязан, милая девственнодремучесть.
Последнее слово излагаю по-французски. Она требует:
— Что значит «девственнодремучесть»?
Рассеянным жестом глажу ее затылок.
— Ты не сможешь понять, это непереводимо.
— Значит, расстаемся?
Удерживаюсь от объяснения, что в этом мире всегда так. Встречаются и расстаются. Всегда. И ничего не поделаешь. В каждой встрече заложен момент расставания. Уезжает либо на поезде, либо в катафалке. Привет, привет, всегда, всегда, пока есть и будут люди…
Черт, эта маленькая немного неловкая испаночка царапнула мне душу.
Канарка-канарейка. Вспоминаю канареек нашего соседа, которые поганят мне утренние часы отдыха, плескаясь в крохотном корытце в клетке. Думаю, что в дальнейшем буду к ним терпимее…
— Девственнодремучесть, — говорю я резко, — это птица, которая однажды улетает и никогда не возвращается.
Она наклоняет голову и улыбается бледной улыбкой.
— А что я должна делать? — спрашивает Контрацепсион.
— Эту ночь оставайся здесь и дожидайся возвращения старой тыквы. У него ты в безопасности, дорогая. Тебе нужно обязательно с ним встретиться до твоего появления в свете. Он проинструктирует тебя, как себя вести. Доверься ему: он даст тебе хороший совет, ибо весьма боится за свое положение.
Еще один поцелуй.
Последний.
Дикий, крепкий, продолжающийся до появления вкуса крови.
Дворик затенился испанской тенью. Фонтанчик продолжает вечное жур-жур. Пахнет нагретым старым камнем и сухим деревом. Горлинки курлыкают, устраиваясь под крышей на ночь.
Тихо. Удивительное спокойствие окутывает остров. У меня ощущение пребывания далеко-далеко. Но далеко от чего, от кого? От себя самого? Да, от себя самого, вы тоже так думаете?
Двустворчатая дверь скрипит. Уютная улочка, обрамленная домами тринадцатистолетнего возраста, извивается в сумерках. Немного сиреневого цвета еще задерживается в небесах. Красота!
Опускаю взгляд в темноту улочки. Почти напротив дома судьи находится переулок, по которому мы сюда пришли. Вздрагиваю. Пустячок… Легкое облачко сигаретного дыма на перекрестке. Моя правая рука ложится на рукоятку пистолета, который я захватил (иногда он греет лучше, чем кальсоны). Одним прыжком пересекаю улочку. Прижимаюсь к теплой стене и замираю.
— Не трогайте вашу петарду, старина, он заряжен холостыми! — шепчет голос, похожий на голос риканца. — Идите сюда, без опаски, если бы я желал вам зла, то уже бы действовал!
Лукавый смешок сопровождает приглашение.
Этот смешок меня убеждает.
Если бы не он, я пополз бы на брюхе в противоположную сторону. И скажу вам, ребята, с учетом того, что готовится, это было бы правильно. Я всегда придерживаюсь принципа: если тебе приказывают, делай все наоборот.
Только еще есть гордость.
Опустив руки, иду вперед.
«Коллега» из наркобюро тут, опершись плечом на ствол такой большой глицинии, каких я раньше никогда не видел. Более узловатой, чем виноградная лоза.
— Черт побери, вы не торопитесь, я уж начал отчаиваться, — замечает блондинчик с выпирающим желудком.
Он переоделся. На нем блайзер, декорированный гербом величиной с герб нотариуса, белые брюки, белая рубашка с черным вязаным галстуком.
— Прямо модная гравюра! — усмехаюсь я, чтобы вернуть остатки уверенности в себе.
— Всегда, когда выхожу в свет. Потому что мы выходим в свет оба сегодня вечером, не так ли, старина?
На это мне уже совсем нечего ответить. Ни слова, ни звука.
— Я уж боялся, что вы забыли о приглашении к Нино-Кламар, — продолжает риканец. — Моя машина там, в конце улочки, я вас подброшу, потому что я тоже приглашен!
Идти рядом с типом, который ошеломил вас подобным образом, и удерживаться от вопросов, поверьте — это героизм.