А еще до жути пугало обещание большой и трудной работы, которой предстоит много-много. Что такое много работы я тогда тоже представлял слабо, но у меня были близкие ассоциации. Например, взрослые деревенские весной, с самого сева, и до окончания сбора урожая работали не покладая рук. Я так не хотел. Горбатиться, света белого не видя? Ну уж нет!!! Судя по всему мне и зимой покоя не будет. Значит времени играть, купаться, веселиться… да просто радоваться солнцу, ветру, деревьям, ягодам, грибам, орехам, друзьям… не предвидится.
Однако спрашивать меня никто не собирался. В свои шесть с половиной я многого не понимал, но детским своим сердечком догадывался – детство кончилось, так толком и не начавшись.
Двенадцать лет прошло, а я все еще надеюсь на то, что все со мной случившееся – просто кошмары. Конфета содержала яд, от которого организм не может избавится. Так я для себя решил, хотя того количества лекарей, которых приглашали меня осматривать, скорее, терзать и издеваться, хватило бы на целый легион. Никаких болячек этот легион все равно не нашел. Более того, эскулапы в один голос твердили, будто мой организм на редкость здоров.
Мне оставалось только ждать и надеяться. Надеяться на то, что автоментор – не более, чем проекция образа, созданного моим собственным подсознанием, предупреждающим меня о скором исцелении таким вот своеобразным способом. Надо всего лишь закрыть тысячу четыреста тридцать шесть тестов и все со мной будет в порядке. Трудно конечно, но я обязательно выполню все задания. Может быть, было бы легче, если бы задания относились к отдельным блокам профессиональных знаний, но, к сожалению, это было не так. Задачи относились к всему комплексу полученных знаний, что, впрочем, оправдано. Например, та же алхимия и для кулинарии и для лекарского дела годится, а рукопашный бой… хм… так овощи нашинковать тоже навык определенный требуется.
Осталось пятьсот шестьдесят два блока тестов и… что-нибудь измениться. Надеюсь, в лучшую сторону.
Хр-р-р-р… Уй!
– Эй! Ты меня слышишь?! – острый кулачок втыкается мне под ребро, выбивая из дремы. – Опять нагло спишь?! Тут, понимаете ли, целая графиня перед ним распинается, а он, гад, дрыхнет!
– Не целая.
– Что?
– Графиня! Не целая, – с дурацким стремлением к точности формулировок стал я объяснять то, что объяснять совершенно не нужно. – Это мама твоя – графиня. А ты, если и графиня, то, разве что, наполовину. Графинчик, скорее.
– Гр-р-рафинчи-и-ик?! – угрожающий рык девушки стал слишком уж стремительно перерастать в яростный.
Я не придумал ничего умнее, чем подлить масла в огонь.
– Ну не графюшкой же называть…
Здесь мы разошлись во мнениях… то есть я рванул во всю прыть, куда глаза глядят, а Маликоса вместо того, чтобы разойтись в другую сторону, приложила все силы к достижению консенсуса через вбивание в мою голову самых твердых принципов. Слишком уж твердых. Потому я категорически не согласился с таким способом их усвоения и стал в лучших традициях дипломатии уклоняться от прямого контакта.
Чтобы утихомирить подругу придется применить тяжелую артиллерию, благо снаряды – слоеные пирожные, трубочки, эклерчики, бисквитики с нежнейшим кремом и цукатами – уже готовы к запуску. И ничего с заказчиками не будет – подождут следующую партию. Иначе тем, кто придет вслед за ними, вообще ничего не достанется. Некому будет их готовить, ибо замечательный кондитер, уникальный мастер, художник и творец шедевров (это я про себя, конечно же) погибнет во цвете лет от руки нежной девушки с поставленным на совесть ударом крепкого кулачка. А может и от какого-нибудь предмета.
Потом скажут: «Погиб от удара по голове собственной глупостью».
Двумя метеорами мы влетели на кухню. Я бешеным мячиком по довольно сложной траектории проскочил мимо привычных к такому зрелищу поваров, плит и разделочных столов, докатился до столика, где стоял поднос с готовыми пирожными, подхватил его и, развернувшись, выставил его перед собой.