— Борьба вкусов, товарищи, идет вовсю. Но не все, к сожалению, видят прекрасное в простом...
Кузя покрутил головой, усмехнулся: «Вот они чем тут занимаются! С утра мозги засоряют...»
Мимо него пробежали девушки с ворохом цветастых одежек, оставили после себя запах духов.
Возле тридцатой комнаты Кузя остановился, сомнение охватило: Женька как-никак друг ему, правда, от этого друга в любую минуту можно оплеуху схлопотать, зато деньжат всегда перехватишь.
Может, вернуться, пока не поздно?
А что, если и Женька сюда привалил? Может, ночевал, такое с ним бывает. А тем более матери нету, некому поругать, побеспокоиться. Как она тогда... Присела на минуту, и... Жалко все ж человека... Там сок натек из свеклы, Кузя думал — кровь... До сих пор видится ему женская нога в красной луже...
Своей матери Кузя не помнил, а об отце только и слышал, что мать никому о нем не рассказывала: кто такой, где повстречались, почему он ее бросил? Родила и оставила сына в больнице: «Не нужен мне, куда хотите, туда и девайте!» Снесла как курица яйцо и айда в сторонку. Так и у него, как в песне, получалось: «Я не папина, я не мамина, я на улице росла: меня курица снесла...»
Может, вернуться, может, и впрямь повернуть оглобли? На всякий случай Кузя достал из кармана монету: «Если Женька тут, скажу — долг Крохотуле принес...», набрал побольше воздуха и толкнул дверь.
Сарычев сидел за столом, закрыв глаза, обхватив руками голову, и что-то зубрил. На нем рубашка в блестках, поясок с кистями (в самодеятельности, что ли, в ней выступает?).
Крохотуля спал. Его длинные ноги высовывались сквозь прутья кровати, на одной ноге висели голубые кальсоны, на другой — носовой платок. Вроде сушилось.
— Буди Крохотулю,— сказал Кузя. — Дело у меня серьезное.
— Тише ты! — Сарычев огчял руки от головы. — Видишь, человек спит?
— Буди, говорю: ты разбудишь — тебе ничего, а если я — придавит как букашку.
— Вот ты как обо мне думаешь! — Крохотуля присел на кровати, поднял то, что упало с его ног, повесил на спинку стула. — Что у тебя за дело? Да еще серьезное. Чего стоишь-то? Садись. Раз пришел, садись.
Кузя присел к столу:
— Я знаю и про фонарь, и про Подсолнуха. Все не так, как вы думаете, я своими глазами эту сцену наблюдал, вот как вас сейчас вижу.
— Ну и что? — сказал Сарычев. Дудкин мешал ему заниматься. — Зачем это нам?
— Как зачем? Подсолнух Женьку и пальцем не тронул.
— Чего это тебя так волнует? — засмеялся Крохотуля.
— А то, что вы гоните человека ни за что, наплевали, и все, а они прибавления семейства ждут.
— Давай выкладывай, в чем дело,— разрешил Крохотуля.
Кузе теперь спешить было некуда, он увидел на подоконнике бутылку с недопитым кефиром:
— Горло засохло, если размочу, а?
— Пей! — разрешил Сарычев. — Опохмеляйся.
Кузя вытряхнул кефир себе в рот и принялся рассматривать открытки — они веером висели над прикроватной тумбочкой Сарычева. Над кроватью Крохотули висело «Личное расписание». Оно заинтересовало Кузю. Он прочитал вслух: «Подъем в шесть ноль-ноль; пробежка 15 минут. Туалет, завтрак 30 минут, читать перед работой пслчаса, вечером — час. За нарушение — штраф и в зарплату без халвы. В субботу и воскресенье заниматься до шести часов вечера, с перерывами на обед».
— И ты в точности это выполняешь?
— А для чего же составлять тогда? Стенку украшать?
— Гляди, какой ты у нас примерный! А приехал, помнишь, деревня деревней, на пол сморкался.
— Ну и трепло же ты! — прикрикнул Крохотуля.— Я бы такого никогда не сделал; противно, перемени, Кузьма, пластинку, со мной такой разговор не пойдет. Не тяни, с чем пришел?
— Я для вас удобный — ничего не делаю, а Подсолнух неудобный — вкалывает до седьмого пота.
— Ну и оратор же ты! — Сарычев отложил книгу, спросил:—Ты хоть когда-нибудь в зеркало смотрелся? На кого похож! Лицо деформировалось, нос сдвинулся иа сторону, в волосах перья, щетиной оброс. Пещерный человек!
— А может, я хочу бороду отрастить, как у нашего Подсолнуха! А что касается морды, так я ее не вижу, а кому не нравится — не смотри.
— Если тебе есть что сказать,— говори.— Крохотуля сдернул пиджак со спинки стула, из кармана выпало на пол круглое зеркальце.
— Тю! — удивился Кузя.
■— Я тебя тюкну1 — Крохотуля явно смутился. .