— Полежи, полежи, — сказала Лена. — А то отец и не запомнит, какой ты маленький.
Терпения спокойно лежать у Саньки хватило на несколько секунд. Он закрыл Муравьеву пальцем глаз, зажал нос, рот, потом залез на него верхом, попрыгал на животе. Все это он делал на совесть и с удовольствием.
— Не надоело? — спросил, смеясь, Муравьев. — Ты же совсем меня замучаешь.
— Я всю жизнь вот так мучаюсь, — буркнула Лена, — ничего и с тобой не случится. Думаешь, дети сами растут? Мне он концерты задает еще похуже… Вам, мужикам, только любовь подавай. Родил бы хоть один, по-другому запели бы.
Перед уходом из дому Лена нарядилась, сделала хорошую прическу и на глазах преобразилась. Муравьев на мгновение залюбовался ею, и она это заметила.
— Подойди-ка, — сказала она с улыбкой, — пока губы не накрашены…
Он подошел, и она поцеловала его сильно и страстно, словно в ней вдруг проснулось что-то давно забытое, но искреннее, непосредственное.
— Чего это ты вдруг? — оправившись от смущения, спросил Муравьев.
Она снова улыбнулась.
— Просто так, захотелось…
— Послушай, Лена, — он протянул руку, чтобы легонько обнять ее, но она резко убрала голову.
— Испортишь прическу!
— О господи! Как это тебе важно. Для кого ты стараешься?
— Есть, лапочка, для кого, — сказала она с плохо скрытым вызовом. — За мной вовсю ухаживают… Золотые горы предлагают. Если бы я еще нуждалась в вас, мужиках, каждый день могла бы менять. Только вы же противные все. Ты единственный, кого я терплю.
Помолчав, она не то в шутку, не то всерьез добавила:
— К сожалению, и ты не разбудил во мне женщину.
— А вот я разбудил вас сегодня, — сказал Санька. — Пришел и разбудил. А ты, папа, не можешь разбудить маму.
Санькина реплика внесла сумятицу в разговор взрослых, и Муравьев, сильно подхватив сына, подбросил его к потолку.
— Ты молодец у нас!
…Поезд остановился на какой-то большой станции. Прямо против окна вагона-ресторана было почтовое отделение. По вокзалу объявили, что стоянка продлится пятнадцать минут. Если по-быстрому собраться, можно сходить и дать телеграмму. Но зачем? Чтоб встречала? Смешно. Ведь у нее и дома, и на работе есть телефон. Надо будет только опустить две копейки в никелированную щель и набрать знакомый номер…
— Воду будете сладкую или минеральную? — спросила Муравьева официантка.
— Не знаю. Давайте и ту и другую.
— Хм, — официантка скривила в улыбке губы. — Может, и пиво еще?
— И пиво еще, — согласился Муравьев.
Официантка снова хмыкнула и удалилась.
Вскоре поезд мягко тронулся и, быстро набирая скорость, окунулся в зеленый туннель из холмов и старых деревьев. Мелькнул километровый столб. Еще на один километр ближе к ней… И дальше от Лены. Да, все дальше и дальше.
Тоскливо-щемящее чувство подступило к сердцу. Муравьев отчетливо представил, как Лена будет плакать, каким некрасиво-злым станет от слез ее лицо, представил недоуменно-испуганные Санькины глаза, и жалость, острая и безотчетная, переполнила его до краев, защемила в глазах.
…В ночь перед отъездом Лену словно подменили. Она была ласкова и чуточку растерянна, будто хотела загладить перед ним какую-то большую свою вину.
Муравьеву тогда впервые захотелось поговорить с ней об их будущем, о сыне. Но Лена упредила его.
— Долго ты еще на этом Севере болтаться будешь? — спросила она.
— Наверное, долго, — сказал он.
— Так и семья развалится…
— Все от тебя зависит.
— Я там сдохну от тоски и безделья… Торчать целыми днями у окна… Печки эти вечно дымящиеся топить… Нет, лапушка, лучше уж ты переезжай к нам.
— Ты же знаешь, я не хозяин себе. Где прикажут, там и буду.
— Другие же как-то добиваются. Скажи, что семья рушится, что жена больная и не может на Севере жить. Если захочешь — найдешь возможность…
Они простились, так ничего и не решив, ничего не обещая друг другу.
— Ты не жди, когда отправится поезд, — сказал он на вокзале. — Еще долго. Минут двадцать.
И она, как показалось Муравьеву, обрадовалась сказанному. Что-то еще напутственное говорила, какие-то пустяки вспоминала, а сама уже была где-то совсем в ином мире. Торопливо попрощалась, торопливо сбежала по черным ступенькам в туннель.
В душе осталась сосущая пустота, будто из нее что-то вынули, а обратно положить не сочли нужным.
…Уже в сумерках за окном мелькнуло знакомое название станции. У Муравьева это название отмечено на полетной карте как один из ориентиров. Значит, уже совсем близко. На МИГе он долетел бы домой за пять-шесть минут. Сегодня вторник, должны быть полеты. Вторник… Черт! Ведь на сегодня назначен парад. Состоялся ли он?