Виктор Гай пытался на ходу что-то изменить в этом устоявшемся «порядке», но все его попытки еще больше усугубляли беспорядок. Он понял это, с досадой скомкал и швырнул под стол еще одну бумажку.
Распахнул шкаф, снял с вешалки белую нейлоновую рубашку, надел ее, застегнул все пуговицы, хотел повязать галстук, но узел почему-то не получался. Он бросил галстук на полку и, расстегнув верхнюю пуговицу, закатал выше локтей рукава.
И только теперь заметил, что на ногах у него старые потертые кеды. Надел черные замшевые полуботинки. Подарок Нади. Она без всякого предварительного согласования завела его в обувной магазин, попросила у продавца эти полуботинки и заставила примерить их. Туфли оказались впору. Надя выбила чек и подала продавцу.
— Считай, что я тебе сделала подарок, — сказала она, когда Виктор Гай хотел возразить.
Он так бережно не относился еще ни к одному подарку, разве что к трубке Федора. Впрочем, не так уж много ему подарков дарили. И хотя Надя сделала это буднично, без особой причины и должной торжественности, он оценил ее порыв, угадал в нем глубокую заботу и нежность и дорожил подарком.
Пантелей молча наблюдал за суетой Виктора Гая и думал о чем-то своем. Когда Гай стал чистить трубку, Пантелей совершенно неожиданно разоткровенничался.
— Главное, когда ты сам в себе человека уважаешь, — заговорил он ясно, без тени опьянения; видимо, возбуждение было настолько высоким, что алкоголь не замутил ему голову. — Когда же сам к себе уважение теряешь, это беда, Витя…
Виктор Гай молчал. Он знал, что теперь Пантелей выскажется до конца.
— Я Федору два года готовил самолет, в бой его выпускал… Я знал его не хуже тебя. И все эти годы верил. Не всегда. Были минуты… Но я знал — ты веришь. И сам снова начинал верить… В дружбу нашу верил. Здорово было, когда мы Надю привезли… Впрочем, все это не то… Понимаешь, что-то случилось… Не могу больше. Старший лейтенант. Как вспомню, что я старший лейтенант, противен себе… Я всегда плевал на чины. Я дело свое люблю. Самолеты люблю. И они меня любили. А теперь не хотят. Не нужен им старший лейтенант. Техник. Не нужен, понимаешь? Разборчивыми стали. Инженера им подавай…
Постороннему человеку эти путаные слова могли показаться пьяной болтовней. Гай был не посторонним. Он отлично понял Пантелея.
Впрочем, «понял» — не то слово, которым можно было определить вдруг возникшее в душе Виктора Гая ощущение. Он почувствовал боль друга, почувствовал и разделил ее. Ему хотелось сказать Пантелею какие-то самые необходимые слова, но не нашел их. Он знал: Пантелеева беда обернулась его виной. Где-то, когда-то ему не до Пантелея было, а именно тогда больше всего он, Виктор Гай, нужен был Пантелею. От него, Виктора Гая, во многом зависела судьба Пантелея. А он не оглянулся, пошел и пошел себе вперед, в гору все, в гору… Тогда мог подать руку, теперь уже не дотянуться — слишком далеко…
— И Ольга меня стыдится, — продолжал Пантелей. — Куда бы ни собрались, просит гражданское надевать. Неловко ей со старшим лейтенантом ходить… Иначе как Пантелеем меня никто и не называет. Лейтенанты, что в сыновья мне пойдут, туда же… Думаешь, не знаю, над чем ты сейчас бьешься, — он кивнул на стол, где были разложены чертежи и листы бумаги, исписанные формулами, — над дешифраторами. Не по моей это части, но любую деталь могу тебе изготовить. Руками. А тебе не руки, голова нужна. Только в формулах я балбес… Все на слух да на глаз.
— За это тебя и ценят, — вставил Виктор Гай.
— Ценят, — тихо согласился Пантелей. — Просто не знают, что я уже в тираж выхожу. В каждой новой машине — сотни новых загадок для меня. Я просыпаюсь ночами со страхом, что вчера забыл что-то проверить, что-то не так сделал.
И вдруг он круто переменил разговор:
— Я бы ушел… Тебе не до меня. Но хочется взглянуть на Андрейку и Надю. Давно ее не видел…
Они помолчали. Виктор Гай наконец набил табаком трубку, закурил.
— Безвыходных положений не бывает, — сказал он. — Что-нибудь придумаем. И Сирота виноват, и я, и ты тоже. И вместе с тем каждый из нас по-своему прав. Жизнь нас поставила в такое положение… Война…
В это время в коридоре заверещал звонок. Гай взволнованно разогнал под пояском складки рубашки, затолкнул ногой под диван комнатные туфли и, поправив волосы, вышел в коридор. Пантелей встал, одернул китель.
Андрей был в новеньком парадном мундире. Он четко шагнул в распахнутую дверь, легко вскинул выпрямленную ладонь к фуражке с золотым «крабом» и таким же золотым пояском вместо ремешка и четко доложил: