— На тракторе у меня еще лучше выходит.
— Пойдем.
— А может, мы позже поужинаем? Дело к вечеру, а ехать нам далеко.
— Далеко? Куда?
— Потом узнаешь.
— Нет, ты без этих штучек не можешь жить.
— Иди быстренько переодевайся, а я здесь машину посмотрю.
— Ну ладно, Муравьишкин, затверждаем: ужин после прогулки. — Она, не оглядываясь, пошла к дому, только пламенем мелькнул среди зелени ее красный свитер.
Лена вот так бы, очертя голову, ни за какие коврижки не поехала. Она бы сначала узнала куда, зачем, надолго ли? «Ни к чему, — сказала бы, — и тебе туда ехать не надо. Не свернул голову на самолете, свернешь на мотоцикле…»
Может, и не сказала бы. Однажды они отдыхали с нею в звенигородском санатории под Москвой. Стоял лютый декабрь. Ртутный столбик опускался до двадцати пяти — тридцати градусов. А Лена подъезжала на лыжах к мужскому корпусу и стучала палкой в окно. И они брели с нею через заросшие лесом холмы куда глаза глядят. Однажды в пургу, заблудившись, потеряли дорогу и вышли к санаторию только поздним вечером.
Лена вела себя мужественно, ни жестом, ни словом не показала, что ее валит усталость, что в душе растет тревога. И уже потом, дня через два с удивлением при зналась, как она струсила и как ей хотелось передохнуть.
Вера возвратилась быстро. Теперь она была в черных брюках и вместо сумочки несла небольшую авоську.
— Я готова. — Она улыбнулась и сдунула с брови челку. Это у нее получалось очень мило.
— Держись за меня. И покрепче.
— Над этим стоит подумать…
Они выехали на междугородное шоссе, и Муравьев прибавил скорость. Вера что-то хотела сказать, но в ушах с треском полоскался штормовой поток воздуха, и, поняв, что ее не услышат, Вера замолчала, прижавшись щекой к прохладной коже его реглана.
Когда они свернули на проселочную дорогу, Муравьев вдруг засомневался, правильно ли они едут. С высоты эти дороги, деревни, леса и перелески выглядели по-иному. Они казались невысокими, угловатыми зелеными пятнышками, по версте от опушки до опушки. А тут такой лесище, что фуражка свалится, если глянуть на верхушки. Просека сверху виделась ровной темной линией, а вот поди отыщи ее!
И все-таки чутье Муравьева не подвело. Он точно выехал на знакомую опушку с тригонометрической вышкой и на противоположной стороне луга отчетливо разглядел силуэты двух высоких дубов.
— Куда мы приехали?
— Мы летаем над этой вышкой. Захотелось посмотреть на нее не сверху, а снизу, — слукавил Муравьев. — Погуляем, здесь красиво. Я дико соскучился по такому лесу на Севере.
— Это, пожалуй, ты неплохо придумал. — Вера повесила на руль мотоцикла авоську. — Я уже тысячу лет не была в лесу.
Они шли по опушке, не спеша огибая луг и приближаясь к тем дубам: Под ногами шуршала пересохшая трава, пахло мхом и летом. Неуловимые запахи шли от нагревшихся за день берез. Эти запахи Муравьеву казались знакомыми; наверное, так же пахли маленькие карликовые березки, подступавшие к северному аэродрому, быть может, что-то вынесенное из детства.
Муравьев аккуратно снял с молодой березки узкую полосочку бересты, потер ее и отслоил тоненькую пленочку. Улыбнулся:
— Сейчас поговорим с лесом.
Он туго натянул в руках берестинку, прижал ее к верхней губе и сделал несколько коротких втяжек воздуха, похожих на поцелуй. Берестинка отозвалась соловьиным свистом. Муравьев повторил свой фокус, но уже в другом тембре и с новыми вариациями. И тотчас где-то в глубине перелеска очень похоже откликнулась неизвестная птица.
— Получается! — удивилась Вера. — Клюнула, глупенькая…
Она повисла, обхватив руками две растущие рядом березки, и склонившееся к горизонту солнце заиграло в ее каштановых волосах. Муравьеву непреодолимо захотелось подойти к ней, тронуть рукой это сияющее, как «золотое руно», чудо, сказать что-то ласковое, нежное. И он уже шагнул к ней, но Вера, словно угадав его намерение, вскинула вдруг руку и громко крикнула:
— Смотри, вон гнездо!
Муравьев оглянулся. Действительно, среди стройных побегов орешника запуталось гнездо какой-то неизвестной пичуги. Сухие травинки, палочки, кусочки мха — все это было искусно свито и переплетено, разумно уложено в тройную рогатку ветвей.
— Здорово, правда? — тихо сказала Вера.
— Да, — так же тихо ответил Муравьев и замолчал. Но молчать не хотелось, потому что Вера своим проникновенным тоном, восхищенным взглядом, сиянием волос и просто своим присутствием в этом лесу растревожила в его душе что-то давно забытое, радостное.