— Не знаю, бывает ли у тебя такое… Я часто просыпаюсь весь переполненный восторгом. За окном ветер, капли, как горошины, в стекло барабанят, по подоконнику, а мне хочется всем, всем объявить, что я живу, что слышу это, вижу, чувствую. Ты не знаешь, что значит быть наедине с небом, быть с ним на «ты», чувствовать его дружеское расположение, поддержку. Это знают только летчики-истребители. Это прекрасно, Вера. Но во сто раз прекраснее возвращаться из полета на землю. Она может быть очень жесткой и неласковой, но я люблю ее, люблю все, что на ней имеется.
Он говорил сумбурно, перескакивая с одного на другое, но Вера слушала его не перебивая, ни о чем на спрашивая, лишь изредка и еле заметно кивала в согласии головой.
— Я, наверное, какой-то зачарованный этой красотой. Безумно люблю лес, траву, холмы; и когда думаю, что еще долго-долго буду всем этим любоваться и наслаждаться, мне хочется кричать. Я и людей люблю. Мне нравятся все наши летчики, техники. Они славные люди, преданные делу и друг другу. Я только боюсь, когда с небом начинают фальшивить. Это страшно. Это равноценно измене. Можно быть снисходительным ко многим человеческим слабостям, уж так устроен человек, но если ты выбрал себе дело в жизни, будь честным с ним: здесь фальшь я не принимаю. И не понимаю…
— А что еще ты любишь, что ненавидишь? — серьезно спросила Вера.
И Муравьев правильно понял интонацию ее голоса. Тихо, но твердо ответил:
— Я не люблю злых людей…
— Я тоже… — задумчиво сказала Вера. — И очень боюсь, что меня посчитают злой.
— Почему же? — улыбнулся Муравьев.
Но Вера сделала нетерпеливый жест:
— Погоди, выслушай… А потом реши, как бы ты поступил на моем месте.
Она говорила очень непосредственно, как-то просто. Но в глазах ее он видел волнение. И понимал его, и разделял.
— Допустим, забракую партию изделий. А меня не поддержат. Никто. Ни начальство, ни инженеры, ни рабочие. Как мне тогда жить, Коля, если меня перестанут люди любить? Бежать с завода? Но куда?.. Сегодня я должна позвонить директору и сообщить свое решение. Он, мне кажется, уверен, что я подпишу документы, и вся эта полубракованная партия отправится к заказчику.
— А ты твердо уверена, что это брак?
— Нет, не твердо.
— Надо быть уверенной.
— Я поставила лампы этой серии на испытательный стенд. Сама задержка партии изделий — уже плохо. Мы сорвали график поставок заводу-заказчику. А если недодадим изделия, сорвем им и план выпуска продукции. За это по головке не гладят. И всю эту кашу заварила я. Завод лишится почестей, рабочие — поощрений. За это мне спасибо не скажет никто. Как бы ты поступил на моем месте?
— Не знаю, какой ты была в институте, но в школе, я помню, мы все тайно завидовали твоей принципиальности. Ты была чертовски смелой. Многие думали, что тебя на экзаменах срежут. А ты как гусь из воды. Оказывается, не только мы, но и учителя с тобой считались. И уважали. А почему? — Вера промолчала, и Муравьев сам ответил на свой вопрос: — Потому что ты принципиальничала не по мелочам, а по большому счету…
Муравьеву живо вспомнился случай, когда химичка кому-то из учеников поставила тройку за четверть. И Вера на правах классного старосты заступилась, потребовала, чтобы знания ученика проверили дополнительно. Была создана комиссия, тройку заменили четверкой, а разговоров об этом случае хватило до самого выпуска.
— Школа и завод — понятия разные, — задумчиво сказала Вера. — И тут надо крепко подумать, Муравьев.
— Надо подумать, — согласился Муравьев.
Они подошли к тем двум дубам, которые он видел со стороны тригонометрической вышки. Теперь уже вышка была на противоположной стороне луга. Омытая дождями, она блестела в лучах заходящего солнца, словно была собрана из дюралевых труб.
— Знаешь, — Муравьев улыбнулся, — безумно хочется залезть на этот дуб. Ты разрешаешь?
— Если хочется — значит надо лезть. — В ее голосе звучала шутливая обреченность.
Муравьев бросил на траву кожаную куртку, подпрыгнул и ухватился за шершавую ветвь. Она прогнулась, спружинила как перекладина. Муравьев сделал короткий взмах ногами, резко выпрямился, и ветка в тот же миг оказалась под ним. Элементарное гимнастическое упражнение — подъем разгибом. Не задерживаясь, он в темпе перехватил руки, оперся ногой о сук, подтянулся и вновь перехватил руки. Густая крона расступилась. К верхушке ветви были тоньше и гуще. И наконец Муравьев увидел то, ради чего он затеял всю эту поездку, и что ему очень не хотелось увидеть.
Верхушка дуба была срезана, словно он рос не в лесу, а на городском бульваре, где каждую весну стригут и ровняют кроны. Значит, Женька Шелест задел за дерево самолетом и повредил систему выпуска шасси.