— Нет, тут другое. — Я помолчал, докуривая. — За все двадцать лет за мной был только один левак. И Маринка о нём знает, я сам рассказал. У нас тогда вообще лютая жесть в жизни происходила. Как раз после того, как… — раздавил окурок в пепельнице. — Ну понимаешь. Год тогда кое-как протянули, а потом рвануло. И вот когда по клочкам собирали друг друга, там без вариантов было идти дальше через брехню. С нуля так с нуля. Получится — значит, да. Нет — значит нет. Иначе бессмысленно. И такого друг другу порассказали… Сначала даже казалось, что не вывезем. Но ничего, справились. Потому что хотели справиться. И я ей поклялся тогда, что ни одной больше бабы на стороне. Никогда. И она знает, что я сдержу своё слово. А я знаю, что она сдержит своё.
— Тогда какая кошка между вами пробежала? Или, думаешь, не видно?
— Я не знаю, братан. Не знаю. Просто в один прекрасный момент раз, и всё. Лёд. Мне кажется, она просто устала от всего этого. Полжизни терять детей, пусть даже нерождёных, но всё равно — это каждый раз минус кусок от сердца. А после гибели Владлена — и вовсе… А тут ещё какая-то сука от медицины сказала ей, что теперь дело может быть в возрасте, и ещё через пару лет всё станет окончательно бесполезно. Маринка тогда почти неделю рыдала. От этого даже я устал, а про неё и подумать страшно. За неё страшно. За себя. За нас. Какая-то очередная жопа, короче.
— Так надо же что-то делать? Психологи там, семейная терапия. У вас же целый кризисный центр в распоряжении!
Я усмехнулся, и не ответил. Разве я не предлагал ей этого? Но она ведь твердит что у неё всё нормально. А сегодня я, кажется, убедился, что это действительно так. Просто в её «нормально» больше не вписываюсь я.
Сказав, что надо сделать пару звонков, задержался на террасе. Проводил Кирея взглядом, набрал номер. Сашка ответила почти сразу.
— Что там у вас, рассказывай! — с плохо сдерживаемым раздражением рявкнул я, наблюдая через панорамную стену, как Маринка мотает на палец прядь волос, пока Кирей киношным жестом подливает ей шампанского, а потом говорит что-то такое, от чего оба они начинают ржать, едва не съезжая под стол. — Доигралась, Саш?!
— Не ори на меня! — вскинулась она в ответ. — У меня и так нервы на пределе! Ты даже не представляешь, каково это, когда ребёнок прямо у тебя на руках теряет сознание и синеет, а ты ждёшь эту долбанную скорую и сделать ничего не можешь! — в голосе её сквознули слёзы. — Мне нельзя так волноваться. Я и так вчера должна была на сохранение ложиться, а тут такое!
Я выдохнул.
— Извини, просто я тоже волнуюсь. Как он, что врачи говорят?
— Влад спит, после капельницы температура упала до нормы. Врачи пока не знают в чём дело. Пока просто наблюдаемся.
— Ну а что за судороги-то? Отчего?
— Тоже непонятно. То ли на температуру, то ли ещё что-то, я не знаю. Завтра будем разбираться, сегодня уже ночь, тут только дежурные врачи, а им, похоже, вообще ничего не надо. Спасибо хоть отельную палату нашли. Ты перевёл деньги?
— Нет, закружился. Сейчас договорим, кину. В какой вы больнице? Может, вас сразу в частную какую-то перевезти?
— Давай доживём до завтра, ладно? Надеюсь, утром всё будет понятнее. Погоди, кажется, Влад проснулся… Сейчас я…
Заминка, возня, хныканье, Сашкин голос: «это папа» на фоне, и наконец, заспанное:
— Пливет…
Дыхание застряло комом в горле. А по лицу наоборот — неудержимо расползлась улыбка.
— Привет, чемпион! Ты чего там, заболеть решил?
— Нет.
— Ну как нет, а мама говорит, вы в больнице?
— Да.
— Ну давай тогда так — ты же у нас мужик, да? Ну вот, а настоящие мужики всегда крепкие. Поэтому ты сейчас быстренько выздоравливаешь, и я дарю тебе большую такую, классную тачку, в которой ты сможешь ездить по-настоящему. Идёт?
— Да-а-а… — восторженно выдохнул он, и у меня предательски защипало глаза. Сдерживаясь, прижал к переносице кулак.
Владлен получил свою «настоящую тачку» в четыре года, на день рождения, я и до сих пор помнил его радость: затаённое от восторга дыхание, старательно высунутый язык, когда пытался вписаться в поворот за угол дома, отказы идти есть, купаться, спать, смотреть мульты… Дали бы ему волю, он бы жить в этой машинке остался!
Эта боль, наверное, никогда не пройдёт. И каждый новый этап взросления Владислава снова и снова будет резать меня по живому. Кашлянул, сбрасывая спазм с горла.
— Ну отлично! Какую хочешь? Гоночную?
— Жип!
— Не вопрос! Джип, значит, джип! Ты только давай там, не болей. Договорились?
— А ты утлом плиедешь?