Но у меня уже сто лет не было гостей, и в последний раз, когда они были... ситуация, скажем так, сложилась не так, как я планировала.
Так что я говорю Джеку, что для начала я должна потереть его краем своего свитера, чтобы корпия и озон перебили человеческий запах. Меньше всего нам надо, чтобы папа ринулся вниз по ступеням с воплем «фии-фи-фо-фум!».
Этот древний боевой клич в древнем языке великанов обозначал «сражайся! разрушай! завоевывай! подчиняй!», но с веками сильно деградировал и сейчас значит нечто вроде «я весьма раздражен!».
Я смотрю вниз на Джека, который, выпрямившись, макушкой едва достает мне до вершины колена. В этот момент он тянет ко мне руки, и кажется таким беспомощным и вызывающим доверие... таким человечным.
Он нравится мне и в то же время вызывает отторжение.
Я обхватываю его ладонью, и может быть виной всему мое воображение, но мне кажется, что я ощущаю, как его сердце отчаянно колотится о кончики моих пальцев. Сжимаю немного сильнее, и его хрупкие ребра прогибаются, кости хрустнули, а мышцы кажутся мягкими, точно вода.
Кровь и плоть – та же вода.
– Ой!
Вскрик Джека звучит так отчаянно, что я едва не роняю его.
– Что?
– Ты раздавишь меня!
Раздавишь меня. Вызов. Проверка.
Только долю секунды, но я чувствую себя наэлектризованной.
Я не извиняюсь, поскольку не к лицу великану, особенно королевского рода, извиняться перед человеком. Но я ослабляю хватку и сажаю Джека на правое плечо.
Наверху лунный свет отражается от тяжелых медных сосудов в кухне, мерцание исходит от древних каменных стен.
Я прохожу через кухню и направляюсь прямиком в зал для приемов, чтобы показать Джеку картины и скульптуры – все созданные людьми, – собранные многими поколениями нашей семьи. Ускоряю шаг, когда мы минуем небольшую комнату, в центре которой стоит огромный бронзовый бык, и рога его блестят серебром в падающем через окно луче.
Я ненавижу маслянистый, горелый запах, что, как кажется, прилип тут к стенам.
– Что это? – Джек указывает на статую. – Никогда не видел, чтобы железного быка ставили в доме.
– Он из бронзы.
– Ха... а я ожидал развешанные по стенам чучела людей... или хотя бы головы.
– Не смеши меня, – я хмыкаю.
– А поднеси меня ближе! – просит он.
Я понимаю, что он не отступится просто так, и подхожу к скульптуре.
– Удивительно... Могу я посидеть на нем? – интересуется Джек.
Меньше всего мне нужно, чтобы он свалился и нашумел.
– Никоим образом. Это не игрушка.
Это его не убеждает:
– Да ладно тебе. На пару секунд.
Со вздохом я снимаю его с плеча, и вновь ощущаю позыв сжать ладонь, сдавить изо всех сил. Власть над жизнью и смертью, вот она, в моей руке, почти божественная мощь. Но я просто ставлю Джека на голову быка и смотрю, как вор съезжает на шею бронзового зверя.
– Я как-то провел лето в Техасе, – говорит он. – Там был ресторан, где подавали арахис в чашках. Открываешь орешек, и скорлупу кидаешь на пол, так что весь пол там был покрыт шелухой, – тут он оперся руками, точно гимнаст о снаряд, и выпрямил ноги. Прекрасно... По крайней мере, было. И еще там шел судебный процесс...
И дальше... о чем я и говорила.
Рука Джека соскальзывает, он орет и едва не грохается на пол.
И тут я слышу мерзкий голос той проклятой штуковины, о которой напрочь забыла.
– Слишком поздно! Слишком поздно! И что это за молодой наглец?! Человек! Проклятый вор! Пусть заплатит кровью! – несется по замку.
Я бросаюсь к изрисованному деревянному шкафчику, висевшему на стене – тут хранятся магические предметы из самых-самых, те, которые папа и мама и мои пра-пра-пра-пра-я-могу-остановиться-тут-ведь-всё-понятно-дедушки и прабабушки собирали внизу, среди людей на протяжении последних двух тысяч лет.
Я знаю, что он открыт, поскольку мама запирает шкафчик лишь тогда, когда приходит время больших праздников и множества гостей.
Если ты принадлежишь к королевскому роду, это не значит, что ты идиот.
Я открываю дверцу, тянусь к верхней полке, и крепко хватаю продолжавшую верещать арфу: теперь, когда ее разбудили, эта штуковина не заткнется просто так, ее нужно успокоить.
На самом деле это бюст женщины в одеянии цвета перламутра, изображенной с арфой в руках. Но ее строгое лицо прячет мерзкий и предательский характер: она не отступит, если появится шанс сбросить кого-нибудь под реактивный самолет, и не упустит шанса поорать насчет того, что кто-то тут разнюхивает, когда вы просто зашли на кухню за куском еды.
Я зажимаю пальцами струны, чтобы на них нельзя было играть, а другой рукой подцепляю Джека с бычьего загривка.