Надо свалиться со стула и тем самым вернуться в комнату, подумала Золотинка — ленивое скольжение акулы внушало ей сильнейшее беспокойство. И она принялась барахтаться, полагая, что ее нынешние бултыхания станут каким-то образом передаваться той Золотинке, что сидит за книгой на стуле и читает. Нужно было спихнуть саму себя со стула, чтобы пробудиться от слишком уж явственного кошмара.
Ничего подобного! Никакие телодвижения, подныры в прозрачную зеленую глубину, переворачивание через голову, никакие самые изворотливые упражнения ничего не меняли в поразительно ярких ощущениях и чувствах: вода, блеск солнца и — невозможно обманываться! — скольжение акульего плавника.
В заштилевших водах хищно скользил гребешок акулы.
…Хотелось бы знать, как скоро Дракула сообразит толкнуть меня в плечо? Эти проклятые тряпки, которые не возможно ни одеть, ни снять без целой толпы служанок, вконец меня доконают, где ты найдешь в открытом море хотя бы одну порядочно плавающую служанку? — думала Золотинка, пытаясь настроить себя на смешливый лад — неважно это у нее получалось. С лица отхлынула кровь. Великий Род и Рожаницы! Где там Дракула?! Что стоит ему толкнуть в плечо?! В самом деле… Хоть кричи!
Ощупывая пояс, Золотинка нашла Лепелев нож в ножнах, небольшой остро заточенный кинжальчик, и это приободрило ее больше призрачной надежды на вмешательство Дракулы. Тотчас же, опустив ноги вглубь и слегка ими пошевеливая, она оттянула ткань как можно дальше и принялась обрезать подол. По настоящему резать следовало у самого пояса, но Золотинка боялась оцарапаться — любая незначительная ранка означала верную смерть, потому что распущенная в воде кровь неминуемо приманит акулу и, может, не одну. Однажды Золотинка видела, как тесно, что твои свиньи, толкутся акулы вокруг освежеванной туши, от свирепой жадности выталкивая ее из воды вон стоймя… Чтобы не оцарапаться, она резала натянутую ткань вкруговую на две ладони от пояса, с запасом, только чтобы освободить ноги. И несмотря на неловкость орудовать у себя за спиной на плаву, несмотря на сжимающий сердце страх, побуждающий торопиться, удалила подол ровно, так что получилось нечто вроде невозможно короткой юбочки. Волнующийся пласт ткани пропустила по ногам — сминаясь и складываясь, как плоская водоросль, подол неспешно пучился и уходил вниз.
Озирая ослепительную поверхность моря, Золотинка не видела больше плавника. Она легла на волну лицом в воду — нельзя было исключить, что акула заходит из глубины. Но изумрудный полусвет под волной оставался покоен, не всколебнулась стремительная тень. На темной руке под водой, на лезвии ножа медленно свивались и развивались солнечные жгуты…
По прошествии доброй доли часа, исполненной самого тягостного ожидания, Золотинка расслабилась, поверив, наконец, что от одной напасти избавилась, спрятала нож и перевернулась.
С исчезновением акулы море обратилось в подлинную пустыню. Теперь уж Золотинка осталась одна, безнадежно одна. Погружаясь, она не видела рыб, поднимая глаза, не могла различить на выжженном небосводе даже следов облачка; пуст и безжизнен оставался окоем, повсюду утомительно гладкий и правильный. Опустилась полная, невозможная на суше тишина, не нарушаемая даже всплеском. Иногда Золотинка принималась бултыхаться и фыркать только для того, чтобы оживить мертвящее спокойствие моря.
Здесь не было даже эха.
Большей частью она лежала на спине, прислушиваясь и чего-то ожидая. Тоскливая мысль сжимала сердце. Она придумала себе занятие, стащила башмаки, а после некоторого размышления и чулки. Башмаки сразу пошли вглубь, а чулки, сложившись, как диковинные черви, тихо меняясь, стояли рядом с ней в зеленой толще воды, она видела их, когда окунула горящее лицо в волну, все дальше и дальше от себя.
Ни малейший ветерок не морщил дышащую гладь моря. Солнце пронизывало верхний слой вод искрящимся изумрудным сиянием, солнце преследовало Золотинку и под волной, погружаясь, она видела все тот же блеск. Отвыкшая от солнца кожа горела, некуда было спрятаться. Солнце — совершенно правильный, изливающий из себя жар круг — стояло высоко, но невозможно было сказать, который теперь час и миновал ли полдень. Нельзя было приглядеть никаких примет, не было тени, чтобы определить перемещение светила. Оно стояло. Высоко. Прямо в середке неба, как вбитое. Так высоко солнце не поднималось в Колобжеге даже в середине лета, в изоке месяце. Имея представление о мореходстве, Золотинка сообразила, что оказалась в низких широтах. Может статься, в том самом беспредельном океане, что простирается за границы обитаемых морей и земель.