В завешенном шпалерами коридоре надрывные вопли достигли терзающей слух отчетливости. Спавшая вода нашла себе выход в последней по счету двери, следующей за двумя запертыми, и здесь разносился голос. Ступая по залитому ковру, Золотинка осторожно глянула. Взору ее предстала площадка винтовой лестницы, последняя вода струилась по уходившим спиралью вниз ступеням, и тут же, сейчас пониже каменной ограды, заходился в крике немощный, севший до писка голосок. А прямо на Золотинку глядела испуганными глазами прильнувшая к осевому столбу статуя. Выпятив гладкий живот с достоверно прорезанным пупком, беломраморная женщина тщилась прикрыть грудь ворохом рассыпавшихся цветов, тогда как другая рука пыталась удержать скользнувшее с бедер покрывало. Лицо красавицы исказилось смятением.
— Пусти меня, что же ты… ой! зачем?! вот хозяин утрет морду, узнаешь пакость такая… — Следующая потоком мольба перемежалась угрозами и сиплыми, едва слышными, несмотря на страстную муку воплями. Золотинка ступила через порог, когда утробное урчание, столь знакомое тявканье указали ей на второго участника стычки… Нащупав рукой ножик, она сделала все же последние шаги и показала из-за мраморного плеча перепуганной красавицы широко открытый глаз.
На косых ступеньках завернутой налево лестницы едулоп — поросший шерстью голый балбес — терзал хлипкого в лапах чудовища человечка. Тонкие, торчком усики его беспомощно трепыхали, шляпа свалилась, поскольку едулоп, ухватив несчастного за ногу, потряхивал его вниз головой. Золотинка узнала человека, она видела его когда-то здесь же, в сенях у Рукосила, розовощекий молодчик назвал ее тогда цыпочкой… Едулоп держал Острые Усики повыше лодыжки и за плечо, и так распявши, вертел, словно подыскивая применение. Временами он несколько потягивал несчастного, как бы проверяя его в длину, от темени до пят. Острые Усики извивались, мотали ногой и не переставали лепетать, используя каждый вздох.
Огромный голый балбес на корявых ногах разной длины и толщины терзал человека с тупым упорством недоумка, которому посчастливилось поймать в горсть муху. Надрывное жужжание насекомого являло собой род очарования, от которого едулоп не мог освободиться и потому медлил, остерегался причинять жертве увечья, смутно подозревая связь между силой жужжания и сохранностью членов. Низко, без признаков шеи посаженная голова едулопа, безобразная по своим общим очертаниям: узкая макушка и широкое основание, отличалась еще и полным отсутствием ушей.
Едулоп едва ли что слышал.
Вглядываясь в трепетание быстро шлепающих губ, он низко склонялся над серым, искаженным лицом Острых Усиков.
— Служить и служить, не сметь! Хозяин слово скажет, хозяин твой, мой! господин-властитель! нельзя! — Торопливый лепет Острых Усиков нарушался воплями, и тогда едулоп несколько ослаблял хватку или встряхивал несчастного, полагая таким образом произвести в нем безостановочное мелькание губ. Что, как правило, и удавалось: Острые Усики верещали в любом положении, даже вниз головой.
— Ты едулоп, не смеешь ты, нет, только чуточку о-о-о! — чуточку баловаться, служим, как прикажет, чуточку одурел едулоп, хозяин лежит, не встать, присмотреть, едулопочка чуточка без присмотрочка а-а-а! Пусти, сволочь! — взревел человек, не в силах выносить мучений, и тут же опять залепетал, сдерживаясь изо всех сил: — Хозяин велел пошел, едулоп пошел, ну больно же, больно, больно! за книгами я иду, хозяин сердится, ну хватит же…
Вывернутые лицом вверх Острые Усики обнаружили Золотинку, они запнулись, тщетно пытаясь сообразить, что эта цыпочка делает тут рядом с едулопочкой… Заминка оказалась, однако, роковой. Едулоп устал ждать и одним движение лапы свернул голову вместе с усиками — раздался омерзительный хруст шейных позвонков. Глаза чудовищно выкатились, из разинутого рта выпал язык и лицо — жуткая образина.
Захваченная ужасом, Золотинка окаменела. Раздалось жадное сопение и чавканье, едулоп разрывал живое мясо руками.
Себя не помня Золотинка очутилась в библиотеке, трясущимися руками заперла замок на два оборота, потом подхватила опрокинутый стул и заложила дверные ручки.
Дракула, запрокинув голову, безмятежно отсутствовал.
Воды оставалось едва по щиколотку, до уровня порогов. Вода стояла, и теперь уж непросто было бы отыскать истоки. Наверное, едулоп посообразительней что и смекнул бы — по листам размокшей бумаги, что осела на пути потока, но… но быстрого нападения можно было не ждать.
Потревоженный Золотинкой, Дракула сокрушенно вздохнул, а потом уж приподнял веки. Едва осмыслившийся взгляд его уперся в пару стройных девичьих ног, спереди необыкновенно розовых… И это было такое разительное впечатление, что ни очевидные следы потопа, ни лихорадочный Золотинкин шепоток, ничто уже не могло вернуть Дракуле разумение и внушить мужество. Блуждающий взор его пугливо возвращался к обгорелым ногам девушки и тут же в смятении убегал, напрасно Золотинка пыталась привлечь внимание дворецкого к жутким подробностям гибели Рукосилова послужильца. Глубокие нравственные сомнения, которые вызывал у дворецкого вид неприлично укороченного платья, из-под которого выглядывали трусики, мешали ему сосредоточиться и уяснить положение дел. Золотинка вынуждена была повторяться и вдалбливать одно и то же по нескольку раз. Что Острые Усики были посланы сюда за книгами. И теперь к хозяину не вернутся, потому что их слопали по дороге. И что это те самые Усики, которые считают Золотинку цыпкой. И что теперь, когда Усиков нет, можно ожидать чего-нибудь и похуже. Что лакомый до человечины едулоп мается где-то под дверью и что втемяшится в его переполненную забродившей тиной башку невозможно и вообразить. Что спать нельзя. Не время спать! Можно во сне утонуть! И чем тонуть, лучше бы выбрать себе по руке меч да стать у двери. И что пусть Дракула пеняет на себя, если еще раз заснет.