Тончайшая гарь слоилась в воздухе, Золотинка не знала, сколько стоит. Это длилось всего три мгновения, за которые можно было бы отсчитать три шага. Три тягучих, распластанных и не подвижных, как одно, мгновения.
На четвертое в обожженных руках воспрянул Юлий.
Тут-то Золотинка и охнула — руки ее пали, всеохватная слабость разлилась по членам, она замлела, ступила несколько мелких шажков назад и упала в подоспевшие объятия медного болвана Порывая. И прежде, чем сознание помутилось, успела понять, что Юлий спасен.
Юлий пошатывался с тем необыкновенным ощущением легкости, когда долгая гнетущая тяжесть сброшена с плеч и каждый шаг и шажок подкидывают над землей. С каким-то детским изумлением он глянул на запястье: язва очистилась. Боль уходила под медленно затихающую сладостно-тягучую дрожь. А на полу чадил, испуская вонючий дым, маленький совершенно черный зуб, раскинувший мочало ядовитых корней.
— Как это? — бессмысленно произнес Юлий, но только этим, ничего не говорящим и все обнимающим словом, наверное, и можно было выразить полную меру изумления.
— Государь! Государь, что с вами?! — засуетились вельможи и дворяне, словно именно теперь-то и приходилось спасать Юлия. — Что вы чувствуете? Вам плохо?
— Плохо… чувствуете… государь, — повторил юноша бескровными губами. — Я понял! — вскричал он. — До последнего слова!
И с этим пронзительным открытием, утратив под ногами твердь, очутился в ловких руках Расщепы без чувств.
— Болезнь… так сказать, изжила самое себя, — чуть запнувшись, но убежденно, с не исключающей подлинного самоуважения скромностью объявил Шист жаждущим ясности придворным. — Болезнь мм… несомненно, изгнана, а больной излечен.
И поскольку придворные в глубочайшем обалдении не дерзали спорить, обнимавший бесчувственного юношу Расщепа счел нужным добавить несколько замечаний.
— Больной излечен насовсем и в этом смысле, строго говоря, не является уже больным. То есть наследник престола Юлий здоров.
— Наблюдаемый обморок больного ээ… бывшего больного, — добавил Шист, — вызван кратковременным отливом жизненных соков от жизненно важных органов тела и пройдет или ээ… будет проходит по мере того, как сказанные соки потекут вспять.
— Так что же вы стоите?! — раздался оголтелый возглас.
Еще малая толика молчания, кто-то истошно выкрикнул:
— Да здравствует наследник!
Всё и вся пришло в волнение, все загалдели разом, требуя вывести княжича на воздух.
И вовремя! В караульне невозможно было находиться: тлеющий синими огоньками зуб распространял удушливый, обморочный чад. Множество преданных, почтительных, суетливых рук подхватили княжича, едва ли не вместе с Расщепой, который не выпускал больного из своих врачебных объятий, со всей возможной спешкой их повлекли к выходу, к свету, на воздух! К жизни! К свободе! К радости! Из-под мрачных сводов — на волю!
Что касается Золотинки, то ее, приняв под спину и под колени, держал непостижимый истукан. Никто не дал себе труда задуматься, с какой такой стати бережно и крепко, едва ли не нежно прижимает он девушку к своей бесчувственной груди? И хотя нашлись люди, которые, заходясь кашлем, задержались в охвостьях валившей вон толпы, чтобы вразумить болвана и высказать ему порицание, никто уже не мог выносить ядовитой гари, в клубах которой недвижно пребывал Порывай. Последние доброхоты со слезами на глазах, задыхаясь, в полуобмороке, поспешили убраться, и тогда Порывай тоже пришел в движение; ступивши в сени он взял перед лестницей направо — в разоренные и затопленные глубины дворца.
Караульня и сени решительно опустели. А если Дракула, например, и видел уходящего в полумрак истукана, то, верно, успел подумать — добросовестно заблуждаясь! — что так оно и нужно.
Из бездны Золотинка явилась и бездна ее унесла.
Где и как Порывай проник в сокровенное убежище Рукосила, осталось для Золотинки тайной. Она покачивалась, ощущая над собой искристые воды, утомительное журчание ручьев достигало слуха. И вот она осознала темноту, а потом обнимавшие ее руки… И равнодушно покачивалась, не насилуя себя размышлениями, пока не сообразила, что холодные руки, которые она ощущает спиной и ногами — медные. Все определилось, и Золотинка услышала колеблющийся, сухой голос Видохина: