На дворе уже стемнело, а панна Александра все ходила, волнуясь, по комнате, и в душе у нее бушевала целая буря. Она не принадлежала к тем натурам, которые могут только страдать, а защищаться не могут. В этой девушке текла рыцарская кровь. Она хоть сейчас же готова была вступить в борьбу с этими злыми духами. Но что ей остается? Только слезы и просьбы, чтобы Кмициц разогнал их на все четыре стороны? А если он не согласится?
Если не согласится…
И она не смела даже думать об этом.
Мысли ее были прерваны появлением казачка, который внес охапку еловых поленьев и, положив их у камина, стал выгребать из-под пепла еще не погасшие уголья. В эту минуту у нее мелькнула вдруг новая мысль.
— Константин, — окликнула она его, — поезжай сейчас же верхом в Любич. Если пан вернулся, то попроси его сейчас же ехать ко мне, а если его еще нет, то пусть вместе с тобою едет старый Жникис, только живо.
Казачок бросил на угли смоляных щепок и можжевельника и скрылся за дверью.
В камине загорелось яркое пламя. На душе у Оленьки стало как-то спокойнее.
— Может быть, Бог еще все переменит к лучшему, а может, это и не так было, как говорили опекуны.
И через несколько минут она пошла в людскую, чтобы, по давнему обычаю, следить за работавшими там девушками и петь божественные песни. Спустя два часа вернулся продрогший казачок.
— Жникис ждет в сенях, — сказал он. — Пана нет в Любиче.
Девушка быстро вскочила. Старый слуга поклонился ей до земли.
— Все ли в добром здоровье, благодетельница вы наша?
Они перешли в столовую; Жникис остановился у дверей.
— Что слышно? — спросила девушка.
Мужик махнул только рукой и промолвил:
— Пана нет дома.
— Я знаю, что он в Упите. Но дома что?
— Эх…
— Слушай, Жникис, говори смело, тебе ничего за это не будет. Говорят, что пан добрый, только товарищи его повесы.
— Если бы только повесы…
— Говори всю правду.
— Мне нельзя говорить… Не велено, да и боюсь.
— Кто не велел?
— Пан.
— Верно? — спросила молодая девушка.
Наступила минута молчания. Она быстрыми шагами ходила по комнате, а он следил за нею глазами. Вдруг она остановилась.
— Чей ты?
— Биллевичей, но из Водокт, а не из Любича.
— Ты больше не вернешься в Любич, ты останешься здесь. Теперь приказываю тебе говорить все, что ты знаешь.
Мужик бросился перед нею на колени.
— Панна, драгоценная, я не хочу туда возвращаться, там светопреставление. Это настоящие разбойники, там ни минуты нельзя быть спокойным.
Девушка покачнулась, как бы пораженная стрелою, побледнела, но спросила спокойно:
— Правда ли, что они стреляли в портреты?
— И стреляли, и девок таскали в комнаты, да и до сих пор там то же самое. В деревне — плач, в доме — содом. Волов и баранов без счету режут. Людей истязают. Вчера избили конюха.
— Конюха избили?
— Да, а хуже всего девкам. Им уже мало дворовых, они по деревне за ними гоняются.
Снова наступило молчание. Щеки девушки покрылись ярким румянцем.
— Когда ожидают пана?
— Они и сами не знают, да слышал я вчера, что они все завтра собираются в Упиту. Уж и лошадей велели приготовить. Верно, заедут и к вашей милости просить пороху и людей.
— Они заедут ко мне?.. Прекрасно. Ступай на кухню. Больше ты не вернешься в Любич.
— Пошли тебе Господи счастья и здоровья! Панна Александра решила, как ей нужно поступить.
На другой день было воскресенье. Утром, прежде чем дамы из Водокт успели уехать в костел, явились паны: Кокосинский, Углик, Кульвец, Раницкий, Рекуц и Зенд, а за ними вооруженная любичская дворня, ибо вся компания собиралась идти на помощь Кмицицу в Упиту.
Панна вышла к ним навстречу спокойная и гордая, совсем непохожая на ту, которая встречала их несколько дней тому назад; она едва кивнула головою в ответ на их низкие поклоны. Они подумали, что это с ее стороны осторожность, вызванная отсутствием Кмицица.
Первым выступил Кокосинский, но на этот раз он был уже смелее и проговорил:
— Ясновельможная панна ловчанка. Мы заехали сюда по дороге в Упиту выразить вам свое почтение и попросить пороху и оружия. Прикажите ехать с нами и вашим людям. Мы возьмем штурмом Упиту, а всем этим лапотникам слегка пустим кровь.
— Дивлюсь я, — ответила молодая девушка, — что вы едете в Упиту. Я сама слышала, как пан Кмициц велел вам сидеть в Любиче, и думаю, что вы, как подчиненные, должны исполнять его приказания.
Услышав эти слова, молодые люди переглянулись в изумлении. Зенд вытянул губы, точно собираясь свистнуть по-птичьи, а Кокосинский стал почесывать затылок.