Так рассуждал сам с собой пан Заглоба. Между тем прошел час, другой, и наконец начало светать. Сероватый отблеск наступающего утра стал прокрадываться сквозь решетку окна и осветил мрачные фигуры сидевших у стен рыцарей. Володыевский и оба Скшетуских дремали.
Когда рассвело совсем и со двора послышались шаги солдат, звон оружия, топот копыт и звук труб, рыцари быстро вскочили.
— Не слишком счастливо начинается день, — проговорил Ян Скшетуский.
— Дай Бог, чтобы он кончился счастливее! — ответил Заглоба. — Знаете ли, Панове, что я ночью придумал? Радзивилл нам, верно, предложит прощение с условием остаться у него на службе. Мы должны на это согласиться, а потом, воспользовавшись свободой, встать на защиту отчизны.
— Боже меня сохрани! — воскликнул Ян Скшетуский. — К измене я руки не приложу. Ведь если бы я потом и оставил его, все же мое имя останется навсегда опозоренным. Я лучше умру, но не сделаю этого!
— Я тоже! — прибавил Станислав.
— А я заранее предупреждаю, что сделаю. На фортель фортелем отвечу, а там — что Бог даст. Никто меня не заподозрит, что я это сделал по доброй воле. Черт его побери, этого проклятого Радзивилла! Увидим еще, чья возьмет.
Разговор был прерван криками, доносившимися со двора. Слышались зловещие возгласы гнева, отдельные голоса команды, топот массы ног и тяжелый грохот передвигаемых орудий.
— Что там такое? — спросил Заглоба. — Уж не помощь ли подоспела?
— Да, это не обыкновенный шум, — заметил Володыевский. — Подсадите-ка меня к окну, я сейчас узнаю, в чем дело.
Ян Скшетуский взял его под мышки и поднял вверх, как ребенка, а Володыевский, ухватившись за решетку, стал смотреть на двор.
— Что-то происходит! — сказал он. — Я вижу полк венгерской пехоты, которым командовал Оскерко; его очень любили, а он тоже арестован; верно, требуют его выдачи. Все построены в боевом порядке, с ними поручик Стахович, друг Оскерки.
Вдруг крики усилились.
— Гангоф подъехал к Стаховичу и о чем-то с ним говорит… Но как кричат!.. Стахович с двумя офицерами куда-то идут, — верно, к гетману в качестве депутатов. Ей-богу, войска взбунтовались! Пушки направлены на венгерцев; шотландцы тоже в боевом порядке… Отряды польских войск присоединяются к венгерцам; без них они бы не посмели: в пехоте страшная дисциплина.
— Господа, — воскликнул Заглоба, — в этом наше спасение! Пан Михал, много там польского войска? Что они взбунтуются, это как пить дать.
— Гусарский полк Станкевича и панцирный — Мирского стоят в двух днях от Кейдан, — ответил Володыевский. — Если бы они были здесь, то их не посмели бы арестовать. Погодите… Вон драгуны Харлампа… полк Мелешки; те за князя… Невяровский тоже на его стороне, но его полк далеко. Два шотландских полка…
— Значит, на стороне князя четыре полка?
— И артиллерия под командой Корфа…
— Ой, что-то много.
— Полк Кмицица, прекрасно вооруженный, в шестьсот человек.
— А он на чьей стороне?
— Не знаю.
— Вы не заметили? Бросил он вчера булаву или не бросил?
— Не знаем.
— Какие же полки против князя?
— Прежде всего, должно быть, венгры. Там их человек двести. Потом масса вольных людей Мирского и Станкевича, немного шляхты и Кмициц, но тот не надежен.
— А, чтоб его! Господи боже! Мало, мало!
— Венгры сойдут за два полка. Это старые, опытные солдаты. Ого… артиллеристы зажигают фитили, — кажется, быть битве…
Скшетуские молчали, а Заглоба метался как в лихорадке.
— Бейте их, изменников! Бейте чертовых детей! Эх, Кмициц! Кмициц! Все от него зависит. Это смелый солдат?
— Как дьявол… Готов на все!
— Не может быть иначе, он на нашей стороне.