Яша Джонс повернулся.
Она была почти рядом — худая и не очень высокая старуха в чём-то вроде старомодного пеньюара или кимоно, в белом чепце, отороченном кружевом, криво сидевшем на седой голове, одна-две седые пряди свисали на левую щёку, а лицо при луне казалось белым как мел.
Глаза её блестели. В них отражался лунный свет.
Яша Джонс церемонно встал ей навстречу, а она, ступая бесшумно, подходила всё ближе, но когда она шла, ему казалось, что он слышит беззвучный треск. Она нетвёрдо встала напротив него, вглядываясь ему в лицо.
— Миссис Фид… мама Фидлер, разрешите вам представить мистера Джонса, — встав, произнёс Бред.
Она молча протянула руку, продолжая всматриваться в его лицо. Рука неуверенно повисла в воздухе; Яше Джонсу пришлось схватить и удержать её, он почувствовал слабое подёргивание, как у птичьей лапки.
— Очень рад с вами познакомиться, миссис Фидлер.
Она спросила тонким, дрожащим голоском, продолжая пристально на него глядеть:
— Вы… вы тот человек, который будет снимать фильм?
— Да.
— Я смотрю фильмы по телевизору.
— Очень приятно, — сказал он, стыдясь не то бессмысленности этих слов, не то чего-то другого: её старости, болезней, чешуйчатой кожи на птичьей лапке, которая продолжала подёргиваться у него в руке. Он не знал, как ему отпустить эту руку.
Другая рука, которой она придерживала на груди кимоно, вдруг вытянулась и вцепилась в его правый рукав. Он тупо на неё уставился. На среднем пальце блестел очень большой бриллиант в очень старинной оправе.
Его одолело отвращение или скорее растерянность, причину которой он и сам не мог понять, ведь для неё, казалось, не было никаких оснований. Яша Джонс думал, что другая женщина — молодая женщина, которую зовут Мэгги Толливер-Фидлер, вынуждена ежедневно терпеть это прикосновение, ежедневно обслуживать это существо, поддерживать в нём жизнь. Он не знал, почему у него вдруг возникла эта мысль.
— Послушайте, — сказала старуха, и маленькая птичья лапка шевельнулась в его руке.
Он почувствовал, как его ладонь покрывается потом.
— Послушайте, — повторила она, придвигая к нему лицо, глядя на него снизу вверх. — Не показывайте этого в фильме. Не показывайте.
— Что… чего не показывать?
— Того, о чём говорят, — сказала она, сжимая его руку птичьей лапкой. — Они говорят о Калвине ужасные вещи, они лгут! Вы им не верьте, — шептала она, придвигаясь всё ближе. — Было не так. Это ложь… ложь… обещайте, что не поверите им, не покажете такую ложь в вашем фильме! Обещайте!
— Обещаю, миссис Фидлер, — сказал он и увидел, что рука Мэгги Толливер-Фидлер обняла старушку за плечи, и подняв глаза, поймал её кивок, поймал выражение её лица, где не было просьбы простить и даже понять, а лишь уверенность, что он тоже способен на человеческое участие.
Она наклонилась к старухе и зашептала ей на ухо:
— Да, мама Фидлер, да, он сделает то, что вы просите, пойдёмте, не то вы простудитесь, пойдёмте, мама…
Проводив её взглядом по дорожке к дому, где свет теперь горел в нескольких окнах, Яша Джонс медленно сел.
Бред протянул ему бутылку.
— Желаете выпить? — спросил он. — Успокоить нервы?
— Нет, спасибо, — сказал Яша Джонс и снова перевёл взгляд на дом.
— Ещё не расхотелось здесь оставаться?
Глядя на дом, Яша Джонс ничего не ответил.
— Конечно, вам не придётся с ней часто общаться, — продолжал Бред. — Разве что у вас возникнет профессиональная потребность изучить психологию выжившей из ума знатной южной дамы. — Бред взял бутылку и посмотрел её на свет. — Мои нервы после трёхнедельного пребывания здесь закалены. Заметьте, я тоже не пью, чтобы успокоиться. К тому же не пью во время работы. А вы уверены, что не хотите рюмочку? — Он снова протянул Яше бутылку.
— Нет, спасибо. Обойдусь.
Мэгги вернулась и подошла к ним.
— Она, наверное, вышла через боковую дверь, — сказала Мэгги и поглядела на дом. Свет был погашен.
— Сегодня у неё неспокойная ночь.
— Жалко, — сказал Яша Джонс.
— Вы были с ней милы.
Он стоял задумавшись.
— Я не хотел бы… — сказал он, подыскивая нужные слова.
— Ну, это не имеет значения, — прервала она, и её правая рука сделала взмах, который обещал быть широким, угловатым, что-то отвергающим, но был тут же пресечён. — Не надо думать, что вы дали бедняжке какое-то обещание. Делайте всё, что хотите, вы с Бредом… — Она запнулась.
Подошла к Бреду и положила руку ему на плечо.
— Я ведь серьёзно, Бред.
И вдруг она заплакала, слёзы засверкали у неё на щеках от лунного света. Она не казалась смущённой, хоть и сказала:
— Извините. Просто у неё неспокойная ночь, и когда она…
Ей удалось овладеть собой, и она обратилась к Яше Джонсу.
— А тюрьма? — произнесла она, словно меняя тему разговора. — Ведь Бред обещал показать вам тюрьму?
И прежде чем он успел ответить, она быстро заговорила:
— Ну да, тюрьма — это ведь сердце Фидлерсборо, то, что даёт ему жизнь, это…
— Миссис Фидлер… — прервал её Яша.
Но она не обратила на него внимания.
— …единственное, из-за чего все мы живём… — Она смущённо засмеялась.
— Миссис Фидлер! — произнёс он тоном, в котором вдруг прозвучали властные ноты.
— Да? — спросила она устало и, казалось, смиренно.
— Миссис Фидлер, давайте говорить откровенно.
Она смотрела на него очень прямая при свете луны.
— Может, вы предпочли бы, чтобы я жил в другом месте?
Она широко раскрыла глаза.
— Да нет! Нет же! Прошу вас, простите меня. Честное слово, со мной этого почти никогда не бывает. Только раз в год. Сейчас… — она слегка взмахнула рукой, — сейчас у нас апрель, и этого не будет до будущего апреля, а он ведь так не скоро, и вас уже здесь не будет, а к тому времени нас затопят, и тогда уже будет всё равно. Поэтому… — Она замолчала, явно ожидая ответа.
— Хорошо, я останусь, — сказал он.
— Я бы почувствовала себя просто… дрянью, если бы вы не остались, — сказала она. — Вы же не считаете меня дрянью, мистер Джонс? — спросила она, засмеявшись.
Он посмотрел на неё ещё какое-то мгновенье, а потом ответил:
— Нет.
— Спасибо. — Она протянула ему руку.
Он взял её руку, потом отпустил.
Она сделала несколько шагов по дорожке и обернулась.
— Пусть Бред вам расскажет, — сказала она. — Бред знает всё и может…
— Чёрта с два! — сказал Бред беззлобно. — Нечего на меня сваливать.
Она постояла молча.
— Извини, Бред. Я и в самом деле дрянь. Пойду-ка я спать, может, утром буду получше.
Они глядели, как она входит в дом.
— Муж её там, в тюрьме, — сказал Бред.
Яша Джонс медленно к нему повернулся.
— Он там уже двадцатый год.
Яша Джонс сидел неподвижно, не говоря ни слова.
— Он там, в общем, до конца своих дней. Вот сумасшедший — попытался сбежать в одиночку, и его, конечно, поймали. — Он помолчал. — Ну почему вы не спросите — за что? За что он сидит?
Яша Джонс, подумав, спросил:
— Почему вы хотите, чтобы я вас об этом спрашивал?
— А я бы тогда ответил, что не скажу. Вот сейчас сестра лежит там, наверху, в темноте, и ей кажется, будто она слышит, как я вам рассказываю о том, что случилось тысячу лет назад. Ей будет невыносимо тяжело, если вы это узнаете, и в то же время она хочет, чтобы вы узнали. А всё её гордыня. Когда она выяснит, что я вам ничего не сказал, она из гордости расскажет вам всё сама.
Яша долго сидел молча. Наконец он сделал какое-то движение.
— Я позволю себе бестактность, — сказал он.
— Валяйте.
— Вы её не любите?
— Почему? — удивился Бред. — Мне она очень нравится. Я даже ею восхищаюсь.