— А как же, Михей, мы назад-то перейдем? Ты придешь, перенесешь их опять? — спросила его Анна Карловна.
Михей замялся, видимо хотел что-то сказать и не говорил.
— Мы с полчаса там погуляем и придем опять сюда, — продолжала Анна Карловна.
Но Михей, пожимаясь как-то нерешительно, объявил нам, что сейчас идет к отцу проситься, чтобы он его отпустил на сегодня в Прудки.
— Ведь за этим за самым Дмитрием, которого Петр Васильевич засекли-то, моя дочь замужем, — сказал он, — хочется посмотреть ее, что она и как там все это...
— А уж он умер разве? — живо спросил я.
— Умер, сказывают, — ответил Михей. — И Василий-лакей помирает. Человек этот, который сейчас с Прудков за доктором приезжал, сказывал...
Я помню, меня при этом как-то словно надавило чем в темя и потом застучало в висках...
Со мною это иногда и теперь бывает в случаях, сильно чем-нибудь меня взволновавших, и потому я живо помню и понимаю то, что тогда со мною было...
Анна Карловна пришла в смущение от этакого неожиданного разговора его с нами, растерялась даже, что-то ему ответила, — чтобы он кого другого прислал со двора нас перенести или чтобы еще наложил поскорее соломы и тростнику, и мы тогда перейдем сами, что-то вроде этого, — и поспешила с нами от него.
Но я уж не унимался. Тут уж она не могла меня остановить.
— Хорошо, хорошо, — все повторяла она мне.
— Да что ж такое я сделал?
— Хорошо, хорошо.
— Ничего я не сделал. Михей всем рассказывал, а я спросил только, — оправдывался я.
— Хорошо, ничего, — твердила она.
— Да ничего, — повторял и я.
— Вот увидите, придем.
Но она и тут, когда пришли домой, ничего не сказала матушке, хотя раздражена была на меня до последней степени.
— Она ей ужо вечером скажет, когда спать пойдет, — заметила мне сестра.
Богдан Карлович вернулся из Прудков внезапно, и случилось это тогда, когда мы только что сели пить чай, а он вошел, так что нам нельзя было удалиться сейчас же с Анной Карловной.
Он вошел с необыкновенной серьезностью, даже важностью на лице. На устремленные на него вопросительные взгляды матушки и отца он ответил утвердительным наклонением головы и потом несколько раз покивал ею, вздохнул и поднял плечи, как бы желая этим сказать: «Что делать — несчастье...»
— Оба? И Василий? — спросил отец.
— Оба, — ответил Богдан Карлович и наклонил в знак согласия голову.
Это он всегда делал в трагический момент.
Отец встал, сделал два шага и опять вернулся на свое место и сел.
— А что ему за это будет? — вдруг неожиданно и для себя самого брякнул я, так что все на меня оглянулись.
— Ну, будет... Ничего, вероятно, бог даст, не будет, потому что это могло произойти с ними и от удара, — начал было объяснять, не понимая наших порядков, Богдан Карлович.
— Богдан Карлович, чаю что ж? С ромом? — вдруг заговорила матушка.
Она переменила разговор, хотела замять и мой вопрос и его объяснения мне...
Мы допили чай и ушли.
Дня через три кто-то при нас проговорился, что «их» похоронили. Был кто-то там, в Прудках, и, возвратившись оттуда, рассказывал, что «их» сегодня утром похоронили...
А еще несколько дней спустя у нас был кто-то из соседей и в разговоре, смеясь, заметил, так, между прочим, что, говорят, у Петра Васильевича было маленькое несчастие, и это ему теперь наука будет...
Слышал я потом разговор и о том, что «это дело» Петру Васильевичу стоило все-таки дорого: он заплатил крупную какую-то цифру доктору Богдану Карловичу за что-то — он писал какое-то свидетельство при этом — и потом исправнику...
Вообще все были того мнения и так относились к этому «случаю», что это просто несчастие: не нарочно же он их засек! Если бы он знал, что он их засечет, он не стал бы этого делать, и все винили больше не его самого, а его управляющего Максима Ефимова, который должен был то-то и то-то при этом сделать, и тогда ничего бы не было...
Но дворовые и вообще все не господа, чьи разговоры об этом урывками мне все-таки доводилось кое-как время от времени слышать, относились к «этому делу» иначе.
— Отольются ему эти сиротские слезки — ведь у Дмитрия-то кучера пять человек детей осталось...
— Василий-то в прошлом году только женился, и на днях перед тем его жена только что родила...
— А где же эти дети? — кого-то спросил я.
— Дмитриевых дедушка (Михей, садовник наш) к себе взял. Хорошенькие такие...
Я помню, мне их все хотелось как-нибудь увидеть...
VIII
Время между тем шло, начиналась уж зеленая весна; от снега и первой весенней грязи не осталось нигде и помину. Молодая трава зеленой щеточкой начинала пробивать сквозь старую, сухую, желто-серую, прошлогоднюю. Отец как-то был в поле на пахоте и привез оттуда желтые первые весенние цветы. В саду мы сами, в куртинах, между сухой прошлогодней травой нашли новенькую, густую, свежую зелень — кусточки маленьких круглых листиков и с ними синенькие цветочки. Почки на деревьях — тополе, березе, черемухе — надулись, стали крупные, скоро будут листья: на смородине, крыжовнике они уж показались, маленькие, зубчатые.