После жаркого начали разносить шампанское. У дяди его подавали всегда, все равно, был ли кто на обеде посторонний или нет; лакей с бутылкой, обернутой салфеткой, являлся непременно. Когда розлили вино, старик взял свой бокал и, сделав лицо еще более сладким, предложил тост за здоровье тетушки. Потом пили за его здоровье, потом еще, кажется, за дворянство или за дядю, и я заметил, что скоро на розовых, старческих щеках «тайного советника» проступил нежный, юношеский румянец, а глаза увлажнились и посоловели.
Разговор шел о том, как это он решился оставить шумную столичную светскую жизнь и поселиться в деревенском уединении. Он сказал в ответ какое-то четверостишие, где упоминалось о музах, о лире и т. п., и стал объяснять, что высокое положение, которое он занимал до сих пор по службе, все время только лишь тяготило его.
— Музы! Служение музам! Я всегда окружал себя... Поэты, художники, живопись, музыка, театр...
Тетушка умиленно смотрела на него и слушала, точно он говорил что-то необыкновенно умное.
— И здесь, в тиши уединения, вдали от света, от которого я бежал... — продолжал он меланхолично-грустно, то и дело вытягивая паузы и опуская глаза.
Тетушка вздохнула и сказала:
— У вас, мы слыхали, здесь будет театр свой, балет, оркестр?
— О, это единственное, что меня может еще занимать! Искусство для меня все!
Тетушка высказала предположение, что это, должно быть, стоит огромных денег.
— Я ничего для него не жалею, — отвечал он, — никаких расходов. Я одинок. После моей смерти, согласно моему завещанию, все принадлежащие мне музыканты, живописцы, актеры и прочие получат волю. Многие из них несомненные таланты и со временем, я убежден, достигнут известности и даже славы. Я утешаю себя тем, что отчасти виновником этого я могу считать себя.
— О, они этого не забудут, они не забудут того, что вы сделали для них! — воскликнула тетушка как-то особенно восторженно.
Она вообще была, как все это говорили, глупа. Дядя слушал разговор молча, серьезно, даже строго.
— А какие есть между ними способные натуры! — опять воскликнула тетушка. — Конечно, у кого же есть возможность давать им такое образование!
Дядя, поглядывавший все время молча, с какой-то странной улыбкой, то на нее, то на него, при этих ее словах вдруг сдвинул брови и серьезно проговорил:
— А вы, ваше превосходительство, — извините за вопрос, — были вы у себя в деревне?
Старик поднял на него голову.
— Нет.
— Сходите или съездите как-нибудь, посмотрите.
— Я проезжал. А что?
— Так, после обеда я вам кое-что расскажу.
Тетушка с удивлением, почти с ужасом, посмотрела на дядю. Старик, очевидно не понимавший, в чем дело, взглядывал то на нее, то па него, наконец спросил по-французски:
«Они» чем-нибудь недовольны?
— После я вам скажу, — по-французски же ответил дядя.
Я вспомнил его разговор с мсье Рамбо на плотине и был убежден, что дядя будет с ним говорить именно о том же.
VII
Обед кончился; все встали. Кофе дядя велел подавать в кабинет, куда он пошел вместе с Емельяниновым.
— Ах, этот Михаил Дмитрич! — сказала тетушка как бы про себя, провожая их туда глазами.
Мсье Рамбо не расслышал, предположил, что это она к нему обращается, и спросил, что ей нужно.
— Я говорю, что за странный человек Михаил Дмитрич, — повторила она, — Емельянинов у нас первый раз в доме, и он не нашел сказать ему ничего более любезного, как то, что у него мужики разорены. Я ведь знаю, наверно он об этом будет ему говорить.
— Да, и я то же думаю, — сказал я.
Она посмотрела на меня с удивлением.
— Почему?
— А потому, когда мы ехали, дядя говорил об этом мсье Рамбо.
— Дядя думает, что распустить их так, как они распущены у него самого, лучше. Первые разбойники в уезде, делают что хотят! Он все ждет от них благодарности; точно это люди! — добавила тетушка.
Она сделала презрительную гримасу и, шурша своим шлейфом, направилась в гостиную.
— Это совсем не ваше дело было вмешиваться в этот разговор, — сказал мне мсье Рамбо. — Вы еще мальчик, и до вас это нисколько не касается; вы даже понимать этого еще не можете.
Через час или через два после обеда Емельянинов уехал. Проводив его, все собрались на балконе. Тетушка вздумала сделать замечание дяде, зачем он говорил с ним об его мужиках.
— Точно вы не могли найти другого разговора!
— Да? — странно рассмеявшись, спросил дядя. — А я думал, что это для него самый любопытный разговор. Он ведь такой меценат, благодетель: он должен быть мне благодарен, что я указываю ему на нуждающихся в его помощи, тем более что эти люди так близки ему.