— Да, и это — это, конечно, главное, — и зло вместе с тем против Аграфены Ниловны.
— Ах, какая злоба! И за что? Ведь она все равно не наследница ее. Умри Аграфена Ниловна завтра — она все равно ничего из се наследства не получит.
Из всех этих разговоров хотя и становилась ясной нелепость этого плана, уверенность в невозможности его осуществления, но, тем не менее, все-таки являлось и неприятное чувство — как это так мог у кого-то подобный план явиться?.. До того он не уживался с симпатичным и ясным представлением об образе бабушки Аграфены Ниловны. Самое появление этого плана было уже как бы каким-то посягательством на представление о ней, об этом ясном ее образе.
А между тем и после этого раза разговоры о дяде Яше в совместимости с бабушкой и с Лидочкой не прекращались. Нет-нет да кто-нибудь опять и заговорит. Несмотря, говорю я, на нелепость этой комбинации, на видимую и очевидную ее неосуществимость, они, эти разговоры, продолжались и даже стали как-то обыкновенными...
В феврале, на масленицу, опять у нас съехалось много народу, много и родственников и родственниц, и в числе привезенных ими новостей было и неожиданное совсем известие о перемене, случившейся в характере и образе жизни дяди Яши. Про него рассказывали, что он сделался неузнаваем совсем. Обрился, остригся, вымылся и теперь стал как следует человеком. Прибавлялось: «Какой молодчина, и хоть грубоватая его красота — похож на цыгана, — но все-таки красив очень».
Это известие как бы указывало на то, что план, о котором было говорено выше, не только не покинут, как неосуществимый, но что делаются нужные приготовления для приведения его в исполнение. Во всяком случае, в известии этом можно было усмотреть нечто происходящее неспроста, не случайное что-нибудь, не новая какая-нибудь беспричинная выходка с его стороны.
Так к этому все и относились. Но уверенность в невозможности осуществления этого плана все-таки была велика у всех, и все говорили, что этому перерождению дяди Яши бабушка Аграфена Ниловна так легко не поверит.
— Этим ее не проведешь, нет! — говорили все и соглашались, что это ни к чему не поведет.
— Какого агнца хочет разыграть!..
— Да, может, он вовсе и не хочет? Может, он ничего и не знает вовсе об этом плане? Ему, может, просто надоело это юродство его, это свинское состояние, в котором он живет вот уже скоро два года?
Но, повторяю, несмотря на все такие разговоры, таилось какое-то у всех зловещее предчувствие, что план этот если и не осуществится, то, по крайней мере, все-таки будут сделаны кем-то — неизвестно кем — попытки к приведению его в осуществление...
Во время поста слухи об обновленном и преобразовавшемся даже совсем дяде Яше начали ходить все чаще и чаще. То тот приедет из родственников или соседей, то другой, и привезет известие, что Якова Дмитриевича, дядю Яшу, видели, там-то или там-то, и он неузнаваем просто.
Но известия о нем самом стояли как-то точно особняком от плана о его женитьбе на Лидочке. Он сам точно не знал ничего об этом, и казалось, что он тут ни при чем, даже как будто страдательное лицо во всех сплетнях и рассказах. Никто с ним об этом не говорил, и сам он никому ни одним намеком не давал понять, что причастен к плану. Напротив, рассказывали, что он собирается уезжать опять в тот же полк, из которого три года тому назад вышел, и жалеет только об одном, что пропустил Кампанию, так как война уже кончилась к этому времени и шли переговоры о мире. Многие из ополченцев-помещицов под разными предлогами уже возвратились или, по крайней мере, под разными предлогами приезжали на время по каким-то служебным своим делам и бывали у себя и у своих родных и знакомых в деревнях.
А между тем уж приближалась весна, везде показывались проталинки, дороги испортились, ждали скоро полой воды, — время обычного приезда к нам, в нашу сторону, бабушки Аграфены Ниловны, приезжавшей, как сказано, всегда к нам весною, подходило...
V
Не знаю я, писала ли обо всех этих сплетнях и слухах матушка к бабушке Аграфене Ниловне, с которой она была в постоянной и более или менее частой переписке, но бабушка, когда в этом мае, отправляясь в свой родственный объезд, заехала, по обыкновению, прежде всего к нам, то в тот же вечер за чайным столом, я помню, шел разговор о предположенной женитьбе дяди Яши.
Бабушка слушала все это с своей ясной обычной улыбкой, дескать, бог с ними, ну что ж, что они такие дурные и злые люди — их все-таки надо не ненавидеть, а прощать. Господь их суди — не мы...
— Лидочка, а ты бы пошла за него? — спрашивали мы ее, когда мы отправились с нею гулять в сад.