Он со своим дознанием снова топтался на месте.
Папа-Вскрой-Консервы откинул окровавленной рукой непослушную прядь каштановых волос. Плечи — это еще куда нишло, но вот бедро… Он, изо всех сил дернув за стопу, вывернул ногу как положено, схватил кровавую пилу и засадил ее зубья в месиво изрезанной плоти. Будешь ты меня слушаться, НОГА чертова? А ну — СЕЙЧАС ЖЕ!
Кррррак… — откликнулась нога и, кувырнувшись, сверзилась пяткой оземь.
— Сначала намывается ночь напролет, а теперь что? Танцует, что ли?! — бурчала соседка снизу, уткнувшись в репортаж о сексе пауков-птицеедов. — Да ему там весь дом до фени!… А тебе вообще все до фени!
— М-м-м, — промычал ее муж, соображая, что, по идее, птицееды должны скорее успокаивать.
— Итак, Тинарелли, я заеду за вами к двадцати ноль-ноль.
— Не рановато для ночного бара? — заметил Лоран.
— Спасибо, Лоранчик, мы как-то из виду упустили. Впрочем, если вы не возражаете, мы все же перекусим заранее. За счет заведения, — уточнил он, обращаясь к Лоле, расколовшейся в ответ на вымученную улыбку: ну, если он собирается соблазнить меня недожаренным стейком…
Лоран угрюмо пожал плечами. «Ну что ж — идите, развлекайтесь. А я и на улице посижу, чего уж там! — для страховки же, тем более в собственной машине — с ноющей спиной, со сведенными судорогой ногами, без сигарет, поскольку от них рак, без кофе, поскольку от него тоже рак, без сэндвичей, поскольку они вредны для желудка, без чтения, поскольку приказано глаз с „Меч-рыбы" не спускать, — с одним только радио, да и то чтоб негромко!»
Зато Костелло от этой пахоты освободили. Лиса старая!
А Катрин еще завидует! На Лазурный Берег распределили! Нет уж, заканчивать все — и назад, к серому шарму Парижа, метро, сутолоке, бистро, теплым уютным кафешкам за влажными стеклами, мимо которых снуют нормальные люди в серых костюмах с кожаными портфелями.
Не то что здесь: якобы из-за того, что на термометре вот уже три дня больше 28, в пиджаке и брюках ходит он один. А все остальные вырядились в бермуды и тенниски. Тогда бы уж ходили в пляжных шлепанцах!
— Кстати, Лоранчик, постарайтесь сегодня вечером одеться нормально, чтобы людям в глаза не бросаться.
Скрючившись в драном спальнике, Иисус наблюдал за суетой на вокзале. Ему очень нравился этот уголок близ автоматических камер хранения. Здесь всегда полно народу. Недавно его осенила одна светлая мысль: его шевелюра «растафари» — чудесная мишень для банды засранцев, которые, должно быть, за ним охотятся. Он тут же обрезал предательские космы своим складным ножом, и теперь его изможденное лицо обрамлял нимб, напоминающий грязного ежа. В остальном — тоже порядок: щеки его скрывает всклокоченная борода, а глаза — черные треснутые очки, подарок кореша Доди, индийца, поселившегося на автовокзале под щитом «Канны — Грасс».
Он нащупал свой джембе, дыхнул с локтевого сгиба эфиру, шмыгнул носом и почесал бок. Пора вылезать отсюда. Хватит прятаться! Что он вообще тут делает? Из головы никак не идет какая-то идиотская потасовка. Может, ему вообще все это приснилось? Ну по крайней мере, Друг Бобо на месте — здесь, в лоскутной котомке. Этот раритет «баба-кул»[29] он в свое время тиснул у одной подруги — у кого и когда именно, уже не припомнить, помнится только, что девчонка лишилась всех зубов и сгинула в какой-то больнице. Друг Бобо — это да! Что-то действительно надежное, конкретное, осязаемое, истинное, что ли. Хотя Истинное в последнее время куда-то уходит, и место его занимает зыбкое Вероятное, Возможное, Мечта.
Он выбрался из спальника, закатал его в заляпанный грязью рюкзак, сунул туда же свой инструмент и шаткой поступью двинулся к запруженной народом, гикающей и бибикающей улице.
— Идешь в «Меч-рыбу» сегодня?
Джоанна с торчащими платиновыми волосами покачивалась на своей «веспе» и, поигрывая сережкой в губе, ждала ответа Мелани.
— Уф… не знаю.
— Да ладно, клево же будет. Дамьен играет, — уговаривала подруга, теребя колечко в носу.
— Ты же знаешь, я… Дамьен…
— Брось, такой парень!
Джоанна высунула кончик языка, проколотого уже белой жемчужиной, и потерла утыканные стеклянными бриллиантами уши.
— Ладно, ты как хочешь, а я иду.
Она нажала на газ и, рванув с места, крикнула:
— Да, буржуя своего прихвати, может, растормозится еще!
Шарля? В «Меч-рыбу»? Да он же в музыке ни черта не смыслит — тыкается со своим задрипанным рэпом и думает, что руку на пульсе держит. Нет уж. Если она и пойдет, то пойдет одна. Пусть это будет ее паломничеством.
8
Марсель с Надьей тихо брели домой, вдыхая теплый вечерний воздух. Малыши, толкаясь-пинаясь, носились вокруг.
— Тише! Перекалечите друг дружку! — улыбнувшись, прикрикнула Надья.
Они только что посмотрели очередной американский суперпродукт. Чудовище-осьминожище теряет свою крошку-осьминожку, которую один профессор-агрессор с круизного лайнера умыкнул на дорожку. Осьминог, схватив ноги в руки, несется душить корабль и выцарапывать кровиночку. Главным героям фильма — чудаковатому культуристу и завитой ин-теллектуалке — никак не удается урезонить головоногого монстра, и в конце фильма они из последних сил (лайнер идет ко дну, оставив наверху тела покусанных пассажиров) мочат его посредством дедовской базуки.
Дети были в восторге. Надья заснула на том эпизоде, когда осьминожка (тонна синтетического желатина) засвистала «В лунном свете», аккомпанируя щупальцами на клавиатуре компьютера, и на финальное кораблекрушение (сорок пять минут воистину мокрого дела) ее пришлось будить.
После сеанса, в приподнятом настроении от столь убедительного триумфа («до скорого, Полип»), все решили полакомиться мороженым. Было жарко, дни прибывали, и террасы были полны народу.
— Что такое «Диван»? — спросила Надья. Из-под мерцающей вывески сквозь приоткрытую дверь переливалось джазовое соло пианино.
— Бар с танцовщицами. Выпивка или чего поинтересней — по предпочтению, — объяснил Марсель, заглядывая внутрь.
Гранатовые стены, глубокие кожаные кресла, рассеянный свет. За стойкой бара матрона в кожаной мини-юбке беседует с затянутым в костюм клиентом. На пианино играет бородатый тип в смокинге. Что-то до боли знакомое. Вот только что?
— Простите, я на одну минуту. — И Лола Тинарелли направилась к туалету.
Нет, это просто невыносимо. Мало того что в пиццерии, в которую ее пригласил Жан-Жан, на протяжении всего вечера ее откармливали как на убой, так теперь на нее обрушился весь его репертуар уморительных историй про блондинок!
Жан-Жан испытующе глянул в счет, трижды его перепроверил и достал чековую книжку. Пятьдесят восемь франков за пиццу! Куда только мир катится? Он перелил остатки красного вина из графинчика в стакан и поспешил тяпнуть его до прихода Лолы.
Истуканша чертова! Тоже мне — несгибаемая! Как он ни увеличивал угол обстрела — от многообещающего бархатистого взгляда до следующей за скабрезным комплиментом беседы на научную тему, — все было напрасно. Один и тот же ледяной профиль снежной бабы, совершенно равнодушной к потеплению климата. Что ж, теперь вся надежда на «Меч-рыбу» — стаканчик-другой, и…
Поднявшись, Жан-Жан хотел было еще пококетничать, но она попросту взяла сумку и молча пошла к выходу.
Лоран заглушил мотор. Ужинать ему пришлось одному. «Понимаете, Лоранчик, нам лучше втроем не светиться». Ну и пусть! Недавно он обнаружил одно бистро с приличной кухней — там даже поросячьи окорочка были, и никаких тебе помидоров. Он просто ненавидел помидоры, на которых, кажется, все помешались в этом захолустье.