Она покраснела, и заработанный в драке синяк на правой щеке стал еще заметнее.
- Я уже продала все, что у меня было, - тихо призналась она.
- Все? - Он шагнул ближе и понизил голос до шепота. - Даже письма?
Голубые глаза Энни расширились.
- Письма? - переспросила она. - Как... откуда вы знаете про письма?
- Это не важно. Скажите мне лучше другое. Вы продадите их мне?
Она открыла рот, потом снова закрыла. Часы на далекой башне пивоварни "Черный орел" пробили полшестого утра.
- Я не могу, - сказала она наконец. - У меня их больше нет.
- Больше нет? - резко переспросил он. - Тогда где они?
Лицо ее жалко исказилось и приобрело болезненно-желтый цвет.
- Я болела, понимаете? Кашляла. У меня денег на лекарства не было. Вот я и продала их, но могу достать их для вас обратно, а то сказать, кто их купил, только... вы мне дадите несколько пенсов на ночлег, если скажу? Мне надо спать, так мне нехорошо.
- Вы могли бы достать их для меня? - переспросил он. - Точно можете?
- Да, - быстро ответила она. - Да-, - повторила она шепотом, в приступе слабости прислоняясь к кирпичной стене. - Достану.
Он тоже понизил голос до шепота.
- Кто купил их у вас? - спросил он.
- Я продала их Элизабет Страйд и Кэтрин Эддоуз...
Шаги за спиной Лахли известили его, что они не одни. Он выругался про себя, усилием воли заставив себя не оборачиваться, и с замиранием сердца слушал, как шаги приближаются, проходят у него за спиной и, наконец, стихают. Кто бы это ни был, он не стал вмешиваться в то, что со стороны должно было казаться торгом уличной потаскухи с клиентом. Когда шаги стихли окончательно, Лахли взял Энни Чапмен за руку, прижал ее спиной к ограде дома, перед которым они стояли, и, склонившись к ней, зашептал:
- Ладно, Энни, я дам вам денег, на ночлег... и еще достаточно для того, чтобы выкупить письма.
Он порылся в кармане, достал из него пару блестящих шиллингов и протянул ей.
Она улыбнулась, дрожа.
- Спасибо, сэр. Я верну эти письма, обещаю. Передача денег была тем самым сигналом, которого Мейбрик ждал всю эту долгую ночь. Он вынырнул из темноты и зашагал в их сторону, а Лахли тем временем ласкал грудь Энни сквозь линялую сорочку.
- Не найти ли нам пока какое-нибудь тихое место, а? - прошептал он ей на ухо. - В такую холодную ночь, как эта, приятно встретить добрую, отзывчивую леди. - Он улыбнулся ей в глаза. - Несколько приятных минут перед расставанием, а вечером я буду ждать вас в Кроссингеме, - солгал Лахли. Тогда и выкуплю у вас эти письма.
- Я их достану, - искренне сказала она. - Есть тут один славный, тихий двор за двадцать девятым домом, - добавила она негромко, кивнув в сторону стоявшего дальше по улице дряхлого жилого дома. - Одна из девушек знакомых смазала петли, - добавила она, подмигнув, - так что мы никого не разбудим. Вторая дверь ведет аккурат во двор.
- Прекрасно, - улыбнулся ей Лахли. - Замечательно. Так идем?
Лахли отворил дверь, убедился, что Мейбрик бесшумной тенью следует за ними. Потом проводил Энни по темному, вонючему проходу, по нескольким ступенькам вниз, в грязный двор за домом. Очень осторожно, почти нежно, прижал он ее спиной к высокой изгороди. Очень осторожно, почти нежно он пригнулся к ней, погладил ее по горлу... уткнулся носом в ухо...
- Энни, - прошептал он. - Тебе, право же, не стоило продавать эти письма, детка. Передай привет Полли, ладно?
Она успела еще тихо ахнуть.
- Нет...
Руки его стиснули ее горло, и она с силой ударилась спиной об ограду, лишившись дара речи, когда он раздавил ей трахею. Ее затихающие конвульсии отдавались во всем его теле, напитав его пьянящим эликсиром, сладостью превосходящим даже жаркий, потный секс. Когда она стихла, разочарование оказалось столь сильным, что он едва не закричал, протестуя против такого быстрого конца наслаждению. Морган продержался гораздо дольше, бился сильнее, подарив ему часы неописуемого восторга. Впрочем, они не могли рисковать здесь, на открытом месте, где весь Лондон мог услышать их. Поэтому Лахли несколько раз глубоко вдохнул, успокаиваясь, потом опустил ее безжизненный труп в грязь у забора и отступил на шаг, отдавая ее нетерпеливо сжимавшему свой нож Мейбрику. Звук, с которым нож вспорол ее тело, показался Джону Лахли самым прекрасным из всего, что он слышал за весь этот долгий день.
Он наклонился и зашептал на ухо Мейбрику:
- Когда закончите, возвращайтесь в "Нижний Тибор". Идите той дорогой, которую я вам показал. Я буду ждать в потайной комнате.
Вслед за этим он выскользнул со двора, оставив безумного Мейбрика вымещать свою ярость на бездыханном трупе Энни Чапмен. Его вовсе не радовало то, что ему придется выследить и убить еще двух грязных шлюх, еще двух потенциальных шантажисток, способных уничтожить его будущее. По мере того как возбуждение от слежки, нападения и убийства выветривалось из его крови, он начинал проклинать невезение, подтолкнувшее Энни к продаже своих драгоценных писем ради денег на лекарства. Он проклинал это с каждым своим шагом, проклинал принца Альберта Виктора за то, что тот писал Моргану эти проклятые письма, проклинал безмозглых шлюх, купивших их только для того, чтобы тут же продать за несколько монет. Еще две женщины, которых нужно найти и заставить замолчать! Боже праведный, будет ли вообще конец этому кошмару? Две!
Его прекрасная пленница-гречанка откуда-то знала это; она заглянула в его будущее и знала, что он потерпит сегодня неудачу. "Черт подрал!" Надо тщательнее допросить Йаниру, узнать, что она видела в своих видениях. Впрочем, сегодня он больше ничего не успеет, это ясно. Скоро рассветет, а Мейбрику пора возвращаться в Ливерпуль к семье и делам.
Лахли испытывал сильный соблазн самому найти этих женщин и оборвать их жалкие жизни своими руками, не дожидаясь возвращения Мейбрика. Но это было бы слишком рискованно Мейбрик должен был участвовать во всем этом - в этом состояла вся соль его плана. Именно Мейбрику предстояло стать козлом отпущения, взяв на себя вину за все эти убийства. Все убийства, включая два следующих. Лахли прищурился. Элизабет Страйд и Кэтрин Эддоуз... Он никогда не слышал ни об одной, ни о другой, но не сомневался в том, что это обычные уличные девки, такие, как Полли Николз и Энни Чапмен. Из этого следовало, что выследить их будет несложно, а устранить - еще проще. Если только эти сучки не догадаются о ценности того, чем владеют, и не побегут с этим к констеблям или - что было бы еще хуже - в газеты.