И снова она глотает ночной воздух, обессиленная, но не опустошенная, наоборот, чувствующая в себе силу. Будто семя, которое она приняла, жжет ее изнутри.
А Нил уже держит ее в объятиях, несет куда-то — и они вместе погружаются в теплую, смывающую пот воду. И Тэлла лежит на груди воина, а лицо Нила улыбается ей под пленкой воды. «Как долго он лежит там и не задыхается!» — думает она.
А вот Тэлла плавает над ним, а его губы касаются гладкого живота — ниже, ниже… Нил снова улыбается под водой — у женщин Конга на теле совсем нет волос — это ново для него. Так же как для Тэллы — его заросшая светлой шерстью грудь, жесткая поросль над чугунными мышцами брюшного пресса. И ее губы скользят по животу Нила, а он держит женщину за бедра, не пуская. Но она тянется, тянется… И вот то, к чему она стремится, само поднимается к ней.
Шумные волны с плеском ударяются о стенки ванной, когда Нил, огромный, могучий зверь, выбрасывается из воды, падает на нее, Тэллу, ускользающую… Разве от него ускользнешь?
Вот они, сухие, с чистой хрустящей кожей, лежат на мягкой прохладной ткани, а рассвет уже пробивается сквозь паутинную кисею оконных арок.
Рука Тэллы гладит выпуклую грудь воина.
— Еще, моя смуглая асунра? — спрашивает Нил.
— Довольно, мой Тор! — говорит она. — Я устала.
— Врешь! — смеется воин, ловит ее руку и прижимает к своим чреслам.
И Тэлла понимает: прав он. Нисколько она не устала, а втрое сильней, чем была до этой ночи. И знает Тэлла: это его сила. И знает, что родит сына, который никогда не увидит отца.
Разве такого удержишь рядом? Счастье — он сейчас здесь. Горе — ей так скоро надо уходить. Но у них еще две хоры…
— У нас еще море времени! — говорит она. — Целых две хоры!
А он снова смеется.
— Две хоры? Две хоры — всего один шаг! — И снова берет ее в себя. Нет, это она берет его. И две хоры, верно, только один шаг. Кто бы мог поверить?
А жадный Таир уже пьет ночную влагу. И Тэлла поднимается… И падает, потому что ноги ее — как та вода, что сейчас паром поднимается с глянцевых листьев. А Нил смеется, и относит ее в бассейн, и опускает в прохладную воду. А потом вынимает, раскладывает на мохнатых полотенцах, мнет, щиплет, гладит — и силы возвращаются.
Нил, уже одетый, помогает ей надеть праздничную одежду, подносит круглое зеркало. И Тэлла радостно улыбается, видя, что ночь, против обыкновения, не выпила краски ее лица. Что довольно лишь тронуть тушью ресницы — и ничто не сделает ее красивей. А справа она видит Нила и понимает — только слепой мог считать его уродом.
— Ты прекрасен, мой Тор! — шепчет Тэлла, притягивает голову воина к себе, целует глаза, губы, нос, щеку… — Ты прекрасен! Ты знаешь это?
— Знаю! — говорит Нил.
И Тэлла оказывается высоко над его головой, под самым потолком. «Я счастлива!» — думает она. А стены комнаты вращаются, бегут вокруг. Только запрокинутое лицо Нила неподвижно. И Тэлла смотрит на него сверху. Сверху! Нил опускает ее в кресло, обувает сандалии, ласково прикасаясь к маленьким ступням.
Они спускаются вниз, к ее носилкам. А ленивые носильщики дрыхнут в тени сантаны, забыв, кто они. И на их спящих физиономиях — довольные улыбки: прошлым вечером им принесли ужин, какого они не ели ни разу за всю свою короткую жизнь, и вдоволь темного вина. Тэлла не сердится на них, когда они встают, разбуженные Нилом. Почему раньше они казались ей такими сильными? Просто карлики рядом с ее возлюбленным! Носильщики трут опухшие веки.
— Хранят тебя боги, мой Тор! — говорит Тэлла. И, не стесняясь, тянется к его губам. И ей, конечно, не дотянуться, но Нил поднимает ее, прижимает к твердой, как мрамор, груди:
— Хранят тебя боги, моя Ута!
Тэлла покачивается на мягких подушках, а мысли ее блуждают, как накурившиеся веселого дыма морранские матросы. Никак не согнать ей с лица блаженную улыбку. Тэлла берет острую шпильку, смачивает ее духами и глубоко вгоняет в бедро. Больно, но улыбка упорно сидит на ее лице. Даже становится шире. «Неужели ты думаешь, что справишься со мной?» И тогда Тэлла вспоминает того, кто вчера послал ее к Нилу, жестокого, ненасытного в зле, как уранмарра, мужа своего, Тага. И улыбка сходит с ее лица, прячется внутрь. И она может спокойно войти в его спальню, пропитавшуюся запахом болезни.
Таг впивается в нее взглядом, обшаривает всю, до кожи, до того, что под кожей, щупает ее своими ледяными глазками, еще более липкими, чем потные руки.