Оладушкин нахмурился, очень тихо переспросил:
— Ты отправляешь меня в магазин?
— Если это не сложно, конечно.
— Сложно!
— Я так и думал. Мне тоже с исполнителями не везёт, — сокрушенно поделился болью я. И понял, что юмор не прошёл. Претендент резко выпрямился, словно проглотил копьё. Глаза его возмущённо расширились:
— Илья, ты ходишь по очень тонкому льду. Я нашёл опору в своих метаниях и увидел цель, но если вещи, которые я, как и Родионовы, не потерплю. Уйми свой язык! Я не исполнитель!
Вместо ответа я снова коснулся контура Многоликого. Бес вздрогнул, судорожно вдохнув.
— Будет неприятно, но это был твой выбор, — отметил его реакцию я. — Сейчас будет ещё хуже.
Оладушкин положил мне руку на плечо. Как только так близко подобрался⁈
— Я не закончил, — всё гневался Претендент. — Твои манеры, Илья, отвратительны. Я спас тебе жизнь. Я приглядывал за тобой, чтобы ты спокойно свершил своё предназначение. Я прикрывал тебя, и ты называешь меня плохим исполнителем и посылаешь за едой⁈ Одного из лучших чародеев Российской Империи⁈ Ты⁈
Так, значит и у этого есть пределы. Какое сложное испытание ему я назначил. Ладно, гонять за ватрушками Претендентов и вправду не самая ценная трата энергии. Может даже следует извиниться, чтобы успокоить бедолагу. Наверное, с ним никто так в жизни не разговаривал.
— Нас в интернатах манерам толком не учили, — спокойно сказал я. — Шалость не удалась, возьми себя в руки. Я пошутил, ты не посмеялся. Нет в нас химии. Будем тогда предельно серьёзными. Начнём с малого. Ты что-то говорил про предательство и друзей. Разумовский стоит за смертью Императора?
Оладушкин чуть расслабился. Вообще, мне казалось с юмором у него всё хорошо. Значит, я потоптался по больной мозоли. Пара десятков сеансов с психотерапевтом ему бы не помешали, определённо.
— Да, я говорил про предательство, — почти сквозь зубы проговорил он.
— Да и всё? Уверен, что-то ещё есть.
— Я наблюдал за тем, как Разумовские и его люди атаковали Императора. Хвала Иисусу, что мне хватило ума не выдать себя, и я искренне счастлив, что не видел, как убивали его семью…
Оладушкин прищурился, увидев у меня во взоре немой вопрос:
— Когда я понял, что происходит — император был уже мёртв, а во дворце объявился сам Рассказов. Мне пришлось быстро исчезнуть, пока старик меня не почувствовал.
— Рассказов? Верховный маг с ними? — припомнил я имя.
— Конечно с ними. Ведь свершилась его мечта. Романовы сброшены с трона. Время новых возможностей и новых порядков. Церковь устранена, оковы сброшены. За ним крепко приглядывали. Пафнунтий шагу не мог ступить без соглядатаев от Патриарха.
— Монахов, получается, просто подставили?
— Всю делегацию. Его Императорское Величество собирался подписать указ о выделении особых полномочий Первой Церкви, когда люди Разумовского атаковали. Почти вся охрана Романовых состояла из людей князя. Шансов у Его Императорского Величества не было вовсе.
Слов нет, будто бы врагов им не хватает! Тут целый Серый Мир бурлит, да ещё теперь и Пожиратель приближается, а они друг с другом грызутся! Люди, что поделать.
— Он кем-то завербован? — спросил я. Оладушкин непонимающе поднял брови.
— Разумовский, — уточнил я. — Такое с бухты-барахты не проворачивают. Тут даже не состояние аффекта, раз он смог быстро перебить всех Романовых. Готовился, ведь. Как я понимаю, это был лучший друг Императора. Да, среди великих родов дружба это атавизм, но всё же…
— Ты так и не понял? — удивился Претендент.
— Нет, — я проглотил четыре шутки насчёт своей понятливости и его дара рассказчика, но опыт нашего общения вкрадчиво напомнил, что сейчас у чародея не очень с чувством юмора.
— Из-за тебя! Это всё из-за тебя! — в сердцах сказал Оладушкин.
— Стоп! — поднял я руки, защищаясь, — я слышал про истории, когда родители в своих бедах обвиняют детишек, но это не может быть она.
Претендент снова закатил глаза, экий он манерный, конечно. А затем очень терпеливо и медленно продолжил:
— Разумовский опекал тебя, потому что считал своим сыном. Кровью от крови своей. Пусть и непризнанный, а сын. Не думаю, что ему было до тебя какое-то дело, однако жил князь себе и жил. Никуда не лез. А потом ты стал неуёмно обращать девиц, даже не скрываясь от слежки, и выжигать дар у глупых подростков.
— Виновен, — признался я. — Но сложно было не сдержаться.