Хотя с тех времен прошло уже почти три века, феномен полтергейста и поныне не получил научного объяснения.
1814 год. Курмышским уездным судом Сибирской губернии принято решение «предать суду Божию дело о невидимом голосе, необъяснимых стуках, а также бросаниях камней в избе вдовы П. Ф. Раздьяконовой».
Александр Сергеевич Пушкин тогда же записывает: «В одном из домов, принадлежащих ведомству придворной конюшни, мебеля вздумали прыгать и двигаться. Дело пошло по начальству. Князь В. Долгорукий снарядил следствие. Один из чиновников вызвал попа, но и во время молебна стулья и столы не хотели стоять».
1853 год. Судебный процесс по делу «О явлениях, бывших в квартире начальника Липецкой конно-этапной команды капитана Жандаченко, и пожаре, происшедшем вследствие оных».
В 1852 году в Чернигов из Москвы приехал обрусевший немец Ганс Крюгер, шляпных дел мастер. Откупил у вдовы полковника Снеткова флигель, и дело пошло, да так успешно, что вскоре он перебрался в просторный особняк, стал держать повара, слуг и лошадей для выезда. Набивку шляп теперь делали трое мастеровых, а вот отделку Крюгер всегда производил собственноручно. Да и как иначе, если за доработкой мягкого серебристо-золотого фетра крылась тайна. Откроет ее кто-нибудь — кончится благополучие пришлого мастера. Потому-то и держал Ганс буквально за семью замками основные компоненты промысла — толстого стекла бутыль с ртутью и тонкие листы золотой фольги. Были еще медный купорос и ледяная кислота. Хранились они в работной комнате.
Совсем не напрасно опасался Крюгер за сохранность тайного сокровища. Однажды, когда он был в отлучке, злоумышленники, проникнув в дом, похитили фольгу, а бутыль разбили. День-деньской собирал мастер с пола ртуть, никого в комнату не пускал. Новую бутыль-то он наполнил, но часть жидкого металла ушла в щели старого паркета. Опасаясь повторного налета, Ганс затеял ночевать там же, где ртуть собирал, чуть ли не в обнимку с бутылью. Прислуга вскоре начала роптать: прежде барин поутру выходил из комнаты в добром нраве, а теперь сделался горяч и вздорен…
Заказчикам дела нет до того, что мастер слегка в уме повредился. Из Петербурга, Москвы, Киева гонцы поспешали, щедро за шляпы невесомые да теплые расплачивались. Крюгер трудился с утра до сумерек, лишь время от времени донимая полицмейстера нелепыми жалобами на то, что якобы привидения дом одолевают, мужики с топорами подкарауливают, а то и вовсе невероятным заявлением, будто кто-то по ночам супротив воли его в Москву в родительский дом по воздуху переносит.
Что полицмейстеру делать, если он сам и вся его родня в крюгеровских шляпах щеголяет? Для виду разбор устраивал и мастеру совет давал побольше отдыхать: мол, вся эта чертовщина — следствие нервной болезни. А по городу слухи ползли: непостижимое искусство Крюгера — точно от дьявола. Стал он страшен больно и жестокосерден не в меру…
Тут весной 1854 года дьявол и впрямь будто вознамерился подтвердить, что мастер и он собственной персоной — в одной связке. Вот как о буйстве темных сил в особняке Ганса рассказывала его племянница Матильда Кляйн:
«Дядюшка, до того имевший густую шевелюру, спешно облысел, зубы, прежде крепкие, повыпадали, и кожа, страшно молвить, покрылась струпьями. И везде ему чудилось да мерещилось. Он видит, остальные — нет! Но время поспело, мы увидели тоже. Еще и такое, что себе самой не верю. Вся бесовская игра начиналась в аккурат, когда дядюшка из опочивальни в залу выходил. Как за порог он — нет ничего. Однажды отдыхал в креслах, так из воздуха золотые его табакерка да медальон выпали, и со змеиным шорохом толченое зеленого цвета бутыльное стекло под ноги ему просыпалось. Он ну кричать да в комнату… Бутыли под замками нет, только ртуть пузырями катается. Он давай ее в горшок собирать…
Собирает, а столы, кресла сами собой подпрыгивают, кверху ножками переворачиваются, возятся. Покрова да одеяла взяли и запеленали натуго слуг сбежавшихся. Свечи сажей коптят, лепнины потолка марают. Городовой на шум явился, так на него утюг с горящими углями из кухни прилетел, с трудом увернулся городовой. Дядюшка ртуть собрал, так сразу в горячку слег. Не вставал более. Доктор пришел, а с него туфли стащило, и принялись те туфли фигурно отплясывать. Сказывал доктор, будто кто-то дышит, да так, что пламя свечи колеблится.
Дня не прошло — скончался дядюшка. Сочувствующий градоначальник отрядил анатома, чтобы выяснить, нет ли в смерти умысла. Анатом, сделавши дело, доложил, что извлек из покойного премного ртути: умом повредился дядюшка, что ли, принимая ее? А ночами, когда над гробом читали, заметно было, как огненные змейки над саваном заходятся, вьются. Сидеть у гроба возможности не было: кресла из-под сидящих выбивало. А за стеной, в трапезной, кто-то ходил, ухал, сукно запаливал. Искали, нашли шинель кучера всю в дырах от огня. Откуда ей было в покоях взяться, если она всегда в каморке при конюшне висела?