Локомотив пересекал пустыню Амоами. Огромная территория, обжитая дикарями и аборигенами. Это была не жаркая пустыня, с частыми ливнями и бурями. Нам предстоял особенный перегон - сквозь поселения джемеров. Джемеры - это сономитские изгои. Они отказались жить по установленным законам и выбрали прозябание на белом кварцевом песке. Деревья в пустыне росли редкие и низкие. Джемеры строили рядом с ними нехитрые жилища из песка и хлама, который находили брошенным в барханах. Ворвались в первый крохотный посёлок. Всего парочка треугольных домиков и сарай. Сономиты, старики, обтянутые кожей, лежали на песке и глазели на нас. Ещё несколько таких же селений, и, наконец, первый городок. Я насчитал сооружений сорок. По песку носилась голожопая ребятня, их ловили мамаши и хлестали прутьями. Проскочили ещё пару городков. Снова затишье. «Сейчас будет самая задница», - сказал один из картёжников внизу. В окнах мелькали пики, воткнутые в песок. На пиках торчали отрубленные разложившиеся на солнце головы. Меня чуть не вырвало. Я переключил внимание и рассмотрел поднимающиеся клубы белого песка. «Буря, будь она неладна», - брякнул второй картёжник, травивший анекдоты. Но то была не буря, а стая рычащих стрейков - толстых трёхколёсных циклов, которые гнались за нашим поездом. Грохочущие моторы окружили вагоны, а наездники расчехлили пружинные гарпуны. Стук-стук-стук - воткнулись наконечники гарпунов в металл вагона. Осуждённые запаниковали, и конвоиры сорвали тревожный кран. На окна опустились железные шторы, внутри образовался мрак. Джемеры шумели, улюлюкали, скрежетали топорами по железу. Поезд сбавил обороты, и тогда появились первые бунтовщики. Они набросились на конвой, требовали выпустить. Конвоиры прикладывали их шокерами и дубинками, но справлялись не со всеми. Возникла давка, я забился в угол и выжидал. Джемеры раскачивали поезд, нас бросало из стороны в сторону. Я свалился вниз, попал под копыта каких-то ослов и с трудом вскарабкался обратно на койку. Вцепился зубами в поручни, а вагон плясал всё хлеще, заскрипели тормоза, и наш вагон потянуло влево. Мы заваливались на бок, что-то грохотнуло, вроде гранаты, но я ничего не увидел из-за штор. В вагоне завизжали какие-то психи, и тогда у меня потемнело перед глазами. Я ударился башкой о стекло, разбил до крови. Реальность отключилась, как свет в жилом доме, я поплыл в уютные облака, начинённые ватными тампонами и музыкой Сильвера Уэйста. Он исполнял отменный блюз, и мы с Джулией частенько бывали на его выступлениях в клубе «Полнолуние». Уэйст пел о реке, которая течёт с юга на север и не хочет никого впускать к себе в русло, хочет остаться сама по себе, сохранить чистоту для множества рыбёшек, что живут в её русле. Мне эта песня не нравилась, но Джулия не уставала ей подпевать, когда Сильвер Уэйст затягивал соло на саксофоне.
Били по щекам, как мать, когда я нассал в штаны. Я знал, что это не мама, но всё равно открыл глаза. Болотный дождевик, где-то я тебя уже видел. «Вставай, вставай, - тормошил бурлящий, как закипающий чайник, голос, - быстро, быстро, бежим, вставай». Меня поволокли за руки, потом взвалили на плечи. Приоткрыл веки и увидел завалившуюся на правый бок гусеницу из двадцати вагонов. В кабине дизеля полыхал пожар, из разбитого и оплавившегося окна наполовину высунулся обуглившийся труп машиниста. Джемеры убивали заключённых, обносили их скудные на хабар трупы, запрыгивали в лежащие вагоны. Меня тащила пыхтящая гора мышц. Сдавило грудь, но я помалкивал. Выскочил джемер в шкуре и с огромной секирой. Мой спаситель выстрелил в него из какой-то пухлой штуки. Вырвался дым, джемеру разворотило грудную клетку. Крови я не заметил. Опять поплыл в кашемировые облака сладкоголосого Уэйста. Вернулся на секунду, чтобы прокашляться, сказать, что сейчас задохнусь, и вновь забылся.