Ползли полдня вдоль Шрама, но переправа не появлялась. Шрам Земли то расширялся, то сужался. Это исполинских размеров каньон, образованный, по легенде, после падения космической Глыбы. Она расколола материк надвое, по краям затопило океанской водой, но большая часть осталась за сушей. Точнее во тьме. На много километров вниз тянется глубина Шрама, и на дне есть жизнь. В стародавние времена на дно изгоняли неугодных для племени или рода, потом ссылали всякий сброд. Некоторые сами уходили в отшельничество. Всех, кто обосновался на дне, называют по-простому - кротами. «Говорят, если спустится на дно, там вообще ни хрена не видно, - спросил я, - или враки?» «Так и есть», - ответил Тесума. Разговор его не интересовал, он выискивал переправу. «А ещё болтают, что там всякие твари водятся, каких на поверхности нет». - «Водятся». - «Откуда знаешь?» - «Видел». Я выругался на больную ногу, помассировал плечи, подложил тряпки на ходули - не так сильно натирает - и погнался, как цапля, за убежавшим вперёд проводником. «Тесума, а что такое Гнелов Камень?» - «Гора - выпирающая часть Глыбы». - «Мы называем её Миледи». - «Дурное имя, бабское». - «У неё форма такая, как женское лицо. Причём красивое». - «Не замечал, - пробурлил Тесума, - наконец-то». Переправа - это самая обычная канатная дорога с тесной вагонеткой и полусгнившими канатами. Не Штарбайнские Ворота[1], но и так сойдёт. Когда мы погрузились, Тесума ухватился ручищами за канат и потянул нас на другую сторону. «Пешком идти долго, надо бы выбраться к Кривому заливу», - сказал широзай. «Поплывём на корабле?» - «Ну не олова же будем вылавливать», - хохотнул Тесума. Я видел олова в детских книжках - рыба-небоскрёб, настолько огромная, что синий кит рядом с ней кажется плотвой на сковородке. На оловов охотились в конце века, потом объявили вымершим видом, пока молодой самец не всплыл где-то в Мелиметском море. Больше об этих подводных чудищах я ничего не слышал. До сумерек мы тащились по степи под аккомпанемент цикад, лягушек, взявшихся не пойми откуда, и филина. Встретили рыжего кармая - это дикая кошка с полуметровыми клыками и тремя глазами. Третий, правда, незрячий, потому что атрофирован от природы. Кошка-оракул. На неё тоже охотились и выставляли отрубленную башку в салонах. Мы обошли дремавшего хищника, и присели только с приходом беспроглядной темени. С расположением нам повезло: справа - стена из колючего кустарника, слева - бурная горная речка. Мы поели, выпили настойку, которую Тесума Ко-Ланди хранил как бриллиант, и завалились спать.
Мы с Тесумой шли по земле сономитов, но ни патрулей, ни дозорных. Встречались небольшие посёлки, там мы перекусывали, отдыхали и двигались дальше. Тесума за копейки прикупил мне удобные сапоги и свободную, но прочную одежду у местных. Ничем особенным сономитское захолустье не отличалось от нашего, хотя я отметил некоторые особенности. Здесь был порядок и чистота. Даже беспросветная глушь могла похвалиться убранным полем, горой нарубленных дров, сложенных педантичной рукой хозяина. И дома были выстроены на века, с заботой: крашеное в яркие цвета дерево, кое-где редкая и замазанная гниль и ни намёка на попустительство. Я никогда не бывал у сономитов. Хватало Илеи с её немалыми просторам и климатом на любой вкус. Потому все нелицеприятные эпитеты, которыми награждают в газетах сономитов, мне показались преувеличенными. Их народ никак не был похож на «вшивых свиней, срущих в собственном хлеву».
Посудина оказалась тесной, но устойчивой на вскипающих морских гребнях. Рыбак с толстой деревянной кожей согласился отвезти нас к болотному народу. Но содрал по сто статов с души. Тесума спорил, ругался, но рыбак был неумолим. Согласились, потому что просить кого-то ещё, значит навлечь беды. Плыли полтора дня. Меня укачивало, тошнило, но в целом самочувствие улучшалось. Нога заживала, мозоли подмышками перестали набухать и пошли на убыль, а с груди, не спеша, но скатывался невидимый булыжник, придавивший меня в момент катастрофы. Проплыли границу. Рыбак укрыл нас брезентом, что-то крикнул на своём пограничникам, и те задорно ответили. Тесума и я ничего не поняли, а рыбак потом сказал, что служит там приятель, который задолжал ему десятку. Мы изъяснялись на илейском - языке мира, на котором говорили все цивилизованные народы, даже зазнавшаяся Детра. Но иногда Тесума перескакивал на широзайский трёп, а рыбак каркал на сономитском, и я вспоминал, что нахожусь далеко от дома.