- Стой, урод! - кричит Атлас Рензо с балкончика, на котором стоял Оло. - Стреляю!
Он палит из своего револьвера в Ван Дарвика. Его зуверфы сворачиваются, всасываются в носителя, словно мазут пропитали губкой - их след простыл. Оло не торопясь поднимает Диск, бросает взгляд на Рензо, уходит за экран. Атлас спускается, выстрелом выносит замок запертой двери, подбегает ко мне и помогает подняться.
- Цел? Посиди, я мигом, - хочет сорваться за Оло.
- Постой, погоди, - удерживаю его, - не надо, нет.
- Что такое?
- Он убьёт тебя.
Атлас фыркает и кидается в погоню. Скоро возвращается ни с чем.
- Ушёл? - спрашиваю, еле ворочая языком.
Кивает, разводит руками.
- Поверь, - говорю, - тебе повезло, - и сваливаюсь без сознания.
Потусторонняя Вязь и труп в доспехах.
Медсестра приносит поджаренные тосты, варенье и чашку горячего какао со сливками. Юная и заботливая девушка, по-видимому, стажёр и не хочет напортачить с тяжёлым пациентом. Приподнимаюсь на постели с дребезжащим кряхтеньем. По внутренностям словно трактором проехались. Отхлёбываю какао и сразу ставлю на поднос. Слабость такая, что даже кружку не удержать. Хочется закурить гашиша, но трубку мою отобрали и куда-то запрятали. Заходит Стэн, мой ментор в госпитале Асмиллы. Он хирург, поэтому в лечение не вмешивается. Навещает, подбадривает. В конце концов, только благодаря ему меня перевели из общей палаты в частную и пичкают лучшими препаратами. Стэн отрастил второй подбородок, залысины поседели. Он потирает свой нос картошкой и подмигивает мне: «Как ты, Инсар?» - «Хреново, - говорю, - тело ноет, и башка раскалывается». - «Это ничего, ничего. Препараты должны помочь. Не ожидал увидать тебя тут. Когда тот «деревяшка» завалился посреди ночи с полутрупом на руках, хотел выгнать к ёкарной матери! А потом глядь - это ж вроде как парнишка мой, Килоди. Я ж и позабыл уже, почему ты на экзамен не явился. Всё дурное - долой! Не надо оно мне». Стэн к тому же постарел. Семь лет назад ему стукнул шестидесятый год. Он бахвалился, что придёт время, и он станет самым старым хирургом в госпитале. Войдёт в историю. «Не хочу вспоминать. Я сделал то, что сделал. Ни оправданий, ни раскаяний. Сухие факты, понимаешь? Они устраивают меня. И я смирился с ними». Он кивает: «Если что понадобится, ты зови меня, ладно? Не стесняйся». - «Не буду». - «Инсар, а ты не оперируешь?» - спрашивает он перед выходом. «В Маникуре с правилами не так строго. Практиковал в частной клинике одного зажиточного южанина, потом стал резать тех, кому не хотелось засвечиваться». - «Очень хорошо, что ты в деле, очень», - всё, что он говорит, улыбается и закрывает за собой дверь палаты.
Солнце будто издевается. Вот я прикован к кровати, а оно лезет сквозь стекольную раму, заливает насыщенным светом палату, играется с опадающими с деревьев красно-жёлтыми листьями. Никакого дождя, ни намёка. За весь сезон туманов подобных дней бывает раз-два, и угораздило же меня оказаться на койке? Провожу ладонью по лысому черепу. Чужое и странное ощущение. Будто и кожа на голове не моя, и ладонь. Физиономия в бинтах, наложили несколько швов. Раны заживают и ужасно чешутся. Снаружи пройдёт, не страшно. Кавардак творится внутри. Ван Дарвик отобрал зуверфов, оставив после них выжженную землю. Не так уж сложно описать свои чувства: вынули каждый орган, уменьшили и пихнули обратно. Они болтаются, потому что слишком много свободного места. Бак, забитый запчастями, которые не подходят механизму. С настроением тоже неважно. Оно меняется, как у беременных - молниеносно и категорично. Вот я сержусь, а через секунду хохочу после дурацкой шутки по радио. Опустошён - совсем не то слово. Меня вывернули наизнанку и отгладили, и заставили на эту мерзость взирать со стороны. Заходил ко мне и мозгоправ. Не могу же я поведать ему о реальных причинах. Тогда точно отправлюсь в Нуттглехарт, но уже не в качестве туриста. И он занимается любимым высокооплачиваемым делом - ставит нелепые диагнозы, назначает пилюли, от которых никакого толку.
В палате появляется статная зрелая женщина. Уложенные пышные волосы, крупные золотые серьги. На ней зелёный халат, в руках медицинская карта. «Инсар Килоди, как вы себя чувствуете?» - спрашивает и смотрит с какой-то тревогой. «Я уже говорил вашему хирургу, что ломит внутренности, трещит голова. В целом лучше, чем пару недель назад». - «Согласна, с комой и сравнивать нечего. Но Инсар, у нас есть результаты обследования. Просканировав ваш мозг, мы нашли опухоль. К сожалению, не операбельную», - сообщает она и замирает, перебирая пальцами по пластиковой карте. Новость не выбивает меня из колеи, не сбивает с ног. Чего-то подобного я ожидал, когда вместо коридора госпиталя мне примерещился сосновый бор, где маленьким я часто гулял с родителями. Впрочем, предположения и догадки - это вилами по воде. Точный диагноз лечащего врача - приговор. «Сколько осталось?» - спрашиваю, хотя догадываясь. «Метастазы перекинулись на лимфатические узлы, эхоидные поражения у лёгких и кишечника. Честно говоря, я поражаюсь, что вы встаёте, шутите с сёстрами и, в целом, выглядите бодро. Стэн сказал, что вы хирург. Каким может быть прогноз в вашем случае?» - «Недели три-четыре», - предполагаю. «Если что-то понадобится», - говорит она. «Я позову, конечно. Спасибо». - «Сестра может задержаться: пациентов много, а рук всё меньше». - «Почему?» - «Бегут из Генцелада. Из вашего окна прекрасный вид на облетевший сад. Если захотите, выгляньте в окно из соседней палаты, - показывает на соседей напротив, - они любуются на городские улицы».