- Как же я привязан к тебе, Инсар, - склонившись над моим ухом, говорит Оло, - потому предлагаю прогулку до Детры.
- Иди на ... - хочу выругаться, но мозг перестаёт отдавать сигналы языку.
- Что с ним делать-то? - спрашивает кто-то у Оло.
- Тащите на платформу, - велит он, - когда погрузимся в туман, выбросим за борт.
Меня укладывают на какую-то ткань - ковёр или полотенце - и куда-то тащат. Грохают скрипучие двери, капитан кого-то отчитывает, и этот кто-то клянётся, что в последний раз не закрепил груз на палубе, и заверяет, что больше такого не повторится. Смеются прокуренные мужицкие связки, звенит девчачий, но не менее хриплый бас. Гудок! Удар в рынду, и станция отплывает. Не знаю, сколько прошло времени - всё, как в тумане. Теряю сознание - возвращаюсь, и опять теряю. Мошкара облепляет мой рот, лезет в глотку. Вяло отплёвываюсь, но сопротивление угасает, и я разеваю пасть, впуская приставучий серый рой. Внутри разливается тепло, рану припекает огненный солнечный луч, как будто изнутри врубили сварку. Понемногу прихожу в себя. Я на железном полу в пустом помещении. Грани квадрата, в котором я заперт из крупных жестяных листов. Осмотревшись, опускаю голову и засыпаю. Правда, ненадолго.
Потусторонняя Вязь проникает в нашу жизнь, когда необходимо вмешательство. Так зуверфы приобретают плотность, если требуются кардинальные меры. Ничто из наследия пришельцев не проходит бесследно, оставляя частицы былого присутствия. Моя Вязь пишет первую главу, и в ней смерти делать нечего.
Мошкара просится назад - открываю рот, и она устремляется вверх, просачиваясь сквозь узкие щёлки стальных пластин. Трудяги зашпаклевали пробоину, пора бы встать и проделать дырку в самодовольной роже Ван Дарвика. «А он к тебе неравнодушен, милый, - протягивает полуобнажённый фантом Джулии, затаившийся в уголке пустого трюма, - сам сосчитай, сколько раз он мог с тобой покончить, но ты ещё дышишь». - «Что с того?» - «Брось ты эту затею. Беги! Спасайся! Что его ждёт в Детре? Быть может, он вообще до неё не доберётся!» - «Решение принято. Не отговаривай». - «Как ты сразишься с ним на борту, забитом врагами?» - «На моей стороне удача, - улыбаюсь я и добавляю, - исчезни и никогда больше не возвращайся! Ты мне противна - видеть тебя не хочу!» - «Но, милый?!» - «Брысь!» Фантом растворяется, я проверяю рану - затянулась, остался тонкий шрам. Пора отсюда выбираться.
Премьер Стайл вызвал доверенного механика, который подлатал боевые машины, смазал, где скрежетало, закрепил, что болталось на честном слове. После наладки «буйвол» стал податливее, легче входил в повороты, исчезли непонятные шумы и надсадный скрип. То же самое он проделал с «москитом» Атласа, и его вёрткий гермодрот из тонкокожего коротышки превратился в опасную и резкую боевую единицу.
Отбытие запланировали на следующий день. Атлас пропал вечером, взяв у меня круглую сумму взаймы и сказав лишь, что вернётся не один. Утром я запряг «буйвола» и вышел прогуляться по заснеженным просторам, которые всецело принадлежали Россу Стайлу. Надо сказать, что он крайне обиделся, когда узнал, что мы так скоро отбываем. Из Синклита поступали новости, Фрай отрекался от власти, и созывался совет, чтобы организовать новые выборы главы Генцелада. Разумеется, Стайл был одним из основных политиков, и потому был вынужден тот час откликнуться на приглашение, хотя совсем не рвался. Пожелав нам удачи, он уехал с водителем в тот же вечер, когда ушёл Рензо. В громадном особняке остался я, пара заблудших друзей министра и цветущая Анна. С ней мы говорили не часто, но неловкость, коя присуща людям, пребывавшим в интимной связи, нас миновала. Мы болтали, шутили и смеялись. Утром она захотела пройтись со мной, но я извинился, сказав, что люблю добраться до холма и побыть наедине. Она надула щёки, но спорить не стала.
Буйвол, заправленный всего одним контейнером апатиниума, мчится по мягкой, влажной почве, взрывая её, выбрасывая из-под металлических лап комья дёрна. Добравшись до заветного холма, я открываю крышку кабины и наполняю больные лёгкие необыкновенным девственным воздухом. С неба капает, собирается дождь. Снег кое-где подтаял, температура чуть-чуть упала, так что последние ночи выдались не такие холодные, что сказалось и на моём самочувствие: кашель утихомирился, в висках замолк хаотичный топот тысячи копыт. Подставляю лицо дождю, и наверху расстилается небо, широкое, необъятное. Его не сравнить с той скудной полоской, что змеилась со дна Шрама земли. С востока слышу набирающий шум двигатель, на горизонте появляется чёрная точка, которая становится пятном и, наконец, просвистывает над моей головой, измарав воздух гарью. Это гироплан - военный летательный аппарат с железным телом белки-летяги и башкой игуаны, распустившей свой капюшон. Штуки манёвренные, но прожорливые и, как следствие, невыгодные. Запираю кабину и спешу за гиропланом, который замедляется у лужайки особняка, выбрасывает из днища четыре опоры, переводит турбины в вертикальное состояние и глушит их. Гироплан зависает и через секунду падает, уткнувшись подпорками в землю. Подоспеваю к машине. Из неё выходит Рензо, ухмыляется и подмигивает. «Где надыбал такого зверя?» - спрашиваю. «Арендовал, - отвечает, - на твои деньги». - «И ты собираешься возвращать?» - «Как получится», - пожимает он плечами. «На чём летает?» - «Апатиниум». - «Данай - не ближний свет» - «Твоей заначки хватило и на пять канистр чудо-топлива, так что не бзди - дотянем!» - «А вес? Наши дроты весят тонн десять», - продолжаю придираться. «Уточнил, - улыбается Рензо и прикуривает сигарету, - максимальный перевозимый вес - двенадцать тысяч килограммов. В самый раз!». - «Впритык!» - говорю. «Перестань нудить, и, может, дам порулить». - «Отличная работа, Атлас». Он кивает, делает шутливый реверанс, и, выбросив окурок, идёт в дом.