— Пойдет сегодня Лукьянов и…
Желтых обводит взглядом подчиненных.
— И я, командир! — тут же вскакивает в конце окопа Задорожный.
— Откуда такая прыть? — спрашивает Желтых, оглядывая ладную фигуру Лешки. Лешка горделиво выпячивает грудь с сияющим гвардейским значком, сдвигает под ремнем складки коротенькой гимнастерки. Ворот его расстегнут на три верхние пуговицы и белеет свежим подворотничком. Голенища сапог подвернуты. Лешка хитро улыбается и подмаргивает одним глазом.
— Дело есть, командир.
— А-а, — догадывается Желтых. — Люся! Ну что ж! Только чтоб живо! И не очень там… С Люськой! Знаю тебя…
У Кривенка почему-то надвое разламывается самокрутка. Встревоженно глянув на командира, он в сердцах швыряет остатки под ноги. Я, однако, не замечаю этого — ошеломленный, я гляжу на Лешку.
Задорожный, будто ничего не замечая, надевает на плечо автомат. Лукьянов собирает котелки, за спиной у него карабин. Лешка подходит к концу окопа, очень осторожно выглядывает, сутулится, поднимается на ступеньку и оглядывается.
— Ауфидэрзэй! Пропаду на кухне — считать членом асоавиахима.
Он исчезает за бруствером. Следом из окопа вылезает Лукьянов.
Ночь. Тускло светит низкая еще луна.
Я лежу на бруствере и озабоченно грызу соломину. Вокруг в полумраке поле, сбоку и сзади снопы, составленные в бабки. Вдали в небе взлетают и одна за одной гаснут пунктиры трассирующей очереди.
Возле орудия шевелятся две фигуры — командира и наводчика. Они поправляют маскировку, тихо переговариваются.
Вдоль бруствера ко мне подходит Кривенок. Молча он садится рядом.
— Вот же сволота: каждый день бегает, — помолчав, вдруг говорит Кривенок.
Вынув изо рта соломинку, я настораживаюсь.
— Кто?
— Лешка, кто же, — раздраженно бросает Кривенок.
Я не знаю, что ответить. Приподняв голову, снизу вверх гляжу на Кривенка.
— Слушай, Кривенок! Ты откуда родом?
— А ниоткуда.
— Как это?
— А так. В детдомах вырос. А где родился, не знаю.
— Это плохо — без дома.
— А на черта мне дом! — мрачно говорит Кривенок. — Кто теперь дома живет? Все расползлись по свету.
Стараясь что-то понять, я снова вглядываюсь в него.
— Что это ты такой нервный?
— Ты бы не был нервным! Расписали б тебе морду так — небось занервничал бы.
— Ну это ты напрасно! Кого стесняться? Девок же у нас нет. Кривенок молчит, потом нехотя отвечает:
— Плевать мне на девок. Не в девках дело. — Однако он заметно нервничает, швыряет в темноту ком земли, вытягивается на бруствере и снова садится. — Да и тут не без девок. Люська эта ходит… Как к малому ко мне стала. Или к больному. Раньше такой не была…
Меня вдруг пронзает догадка, от которой холодеет сердце: неужели и он?!
Затаив дыхание, я жду, что Кривенок скажет еще, но он молчит. На огневой слышится тихий говор. Звякает затвор. Объектив приближается к орудию. Здесь Попов и Желтых.
Желтых, вглядываясь в сторону противника, говорит:
— Что-то совсем умолкли… С чего бы это?..
— Так! — говорит Попов. — Два день умолкли. Почему умолкли?
Они стоят, слушают. Молчат.
Я все лежу на бруствере. Кривенок тихо сидит рядом. Вдруг из темноты слышится голос и вскоре доносится девичий смех. Кривенок вскидывает голову. Я вскакиваю и сажусь.
Это идет Люся! Мы бы ее услышали за километр. Мы знаем ее шаги, ее голос — это она! Она идет! Буря смятенных чувств в моей душе поднимается ей навстречу, я хочу вскочить, кинуться туда.
В это время из темноты гремит голос Лешки:
— Полундра! Ложки к бою, гвардейцы. К огневой подходят три силуэта.
Тяжело, по-матросски ступая, выходит из огневой Желтых, за ним Попов. Из темноты вскоре появляются Задорожный, Лукьянов и Люся.
— Добрый вечер, хлопчики, — говорит Люся.
— Добрый вечер, — отвечает Желтых. Кривенок сидит мрачный.
Я, удивленный и обрадованный, с полураскрытым ртом смотрю на Люсю.
— Вот ужин, — говорит Лешка и ставит на расстеленную палатку котелок, кладет буханку хлеба. Лукьянов ставит котелок с чаем.
— А вот ясноглазка Люсек, — продолжает Задорожный. — сама захотела отведать, проведать и так далее и тому подобное.
— Молодец, Люська, — довольно говорит Желтых. — Не забываешь старых друзей…
Он становится на колени у края палатки, с деловитой неторопливостью достает из кармана большой нож на цепочке, раскрывает его и с каким-то уважением к хлебу берет буханку.
— Ну как же я могу забыть вас! — говорит Люся, опускаясь рядом с командиром. — Вот вам мазь принесла.