И вдруг — знакомая трескотня по брустверу. Песок, комья земли, пыль — на голову. Сыпанет и утихнет… Через пять секунд снова, потом еще и еще.
— Начинается…
Держись, Лозняк! Кажется, это последний твой бой, за родную землю, держись.
Приподнявшись на ноги, я одним глазом выглядываю из-за бруствера — ползут. Потные покрасневшие лица с автоматами в руках. Сбоку кто-то падает, кто-то перебегает воронку. Беру две гранаты. Они взведены. Прижимаюсь к стене. Жду. Слушаю. Какая-то жилка под коленом часто и надоедливо дрожит.
Над бруствером что-то шипит. Гранаты? Щелкает запал, затем — оглушающий взрыв. Снова комья земли, пыль, песок застилают небо…
Размахиваюсь и в одну, другую, третью сторону бросаю свои РГД. Сразу же взрывы — один, второй, третий! Выхватываю из кармана «лимонку» — и тут — удар в бруствер. Отскочив от него, рядом шлепается длинная палка немецкой гранаты, с остервенением я хватаю ее и бросаю обратно. Сразу же взрыв. Чей-то глухой близкий вскрик.
Беру в правую руку «лимонку», зубами отгибаю концы чеки. Левой заряжаю ракетницу, взвожу боек.
Сзади, за бруствером, — шаги, я сразу слышу их. Вырываю зубами чеку, отпускаю планку и, продержав секунды три, бросаю туда гранату. Взрыв! В тот же момент рвет на бруствере, над моей головой. Удар где-то сзади и — еще взрыв! Одна граната взрывается возле пушки и сквозь пыль — темная долговязая фигура в каске.
— Хендэ хох!
— Скулу в бок! — кричу я и в упор стреляю из ракетницы. Длинная струя бьет из окопа, пышет клубком искр. Немец хватается за грудь и, подломившись в коленях, падает на спину. Несколько секунд из его груди брызжет ослепительно яркое пламя…
Немец горит, ракета рассыпает вокруг пучки искр, его сапоги свисают в мой окоп. Это ему за Люсю.
Я быстро снова заряжаю ракетницу, высовываюсь и бью в тех, кто поближе. Видно, удивленные моим огневым отпором, они утихают. Ракета подскакивает и катится по траве яркоогневой кометой. Зеленые отблески, догорая, пляшут на комьях бруствера.
Выбрасываю гильзу и заряжаю снова. Судя по головке, это ослепительно белая. Я жду новой атаки и благодарю Люсю. Мертвая, она спасает меня.
Но немцы уже молчат. Молчат минуту, две, пять… я прислушиваюсь и жду. Может, они подползают? И тут откуда-то издалека вновь доносится танковый рев.
Озадаченный, я вслушиваюсь, а рев все растет, ширится, приближается. Еще через десять минут уже вовсю дрожит, гудит, сотрясается земля. Несколько стремительно синеватых трасс пролетают над бруствером. Это уже оттуда, с нашей стороны.
Радостная догадка осеняет меня. Удивленный, я медленно встаю в окопе. Где-то в вечернем просторе заливаются, грохочут пулеметы, и все оттуда, с нашей стороны сверкают над землей все новые и новые трассы.
С последней Люсиной ракетой в ракетнице, готовый ко всему, я выскакиваю из окопа.
Да, я спасен. Все страшное, адски нестерпимое позади… Наискосок полем, через пшеницу, к дороге, с длиннющими, как бревна, стволами, идут советские «САУ-100». За ним бежит, стараясь нагнать машины, пехота. Я сижу на бруствере с единственной своей ракетой. У ног лежит маленькое тело Люси.
Идет время, а я все сижу.
Пехотинцы о чем-то спрашивают, что-то кричат, но я не слышу их и не отвечаю. Какой-то курносый парень с надетой поперек головы пилоткой бросает мне:
— Дурной или контуженный, — и второй, что бежит возле него с пулеметом, смеется. Им радостно. А я думаю: кто мог подумать вчера, что сегодня постигнет нас. Все эти долгие месяцы я мечтал об одном: только бы добраться до немцев, и вот дорвался. Как это сложно и трудно. На сколько же фронтов надо сражаться нам — и с врагами в окружении, с разной сволочью рядом, наконец с самим собой? Сколько же побед надо добыть этими вот руками, чтобы они сложились в ту, что будет написана с большой буквы? Как это мало — одной решительности, добрых намерений и сколько еще надо сил! Земля моя родная, люди мои добрые, дайте мне эту силу! Мне она так нужна теперь и больше ее просить не у кого.
Темнее. Сражение перемещается за теперь уже наши пригорки. По полю идут минометчики, согнувшись под тяжелыми катушками, бредут связисты…
И вдруг из сумерек меж воронок появляется Лешка. Торопливым уверенным шагом он подходит к огневой. В его здоровой руке два котелка, под мышкой второй, что белеет бинтом, — буханка. На голове каска. Самоуверенно, с таким видом, будто он только десять минут не был тут, Лешка здоровается: