— Привет! Ну как? Выдержали! Герои! Порядок!
Опустившись на колено, осторожно ставит на неровную землю котелки, кладет хлеб.
— Война войной, а есть надо. Правда? Вот, раздобыл. А где же хлопцы?
Я молчу, все в моих глазах закружилось, заколыхалось и поплыло в тумане бешеной ненависти. Видно, он замечает это и серьезнеет.
— А меня, знаешь, немного тюкнуло. Пока до санроты добежал, перевязался, ну и… задержался… Вот еще Люська пропала. Была и пропала. Искали, искали… так где же хлопцы: остынет… Туман передо мной расплывается: воронки, бугры, бруствер и Лешка во всей рельефности встают перед глазами.
— Иди сюда, гад.
Я встаю, поворачиваюсь к огневой, и Лешка, предчувствуя что-то, послушно лезет наверх.
— Не там ищешь. Гляди! — кричу я. — Гляди, сволочь! На несколько секунд он нахмуривается, осматривает покойников, но сразу же здоровой рукой начинает одергивать свою коротенькую гимнастерку.
— Ну и что? Чего смотреть? — зло огрызается он. — Подумаешь! Война! Вон не таких побило. Комбату голову оторвало. Что — я виноват?
— А кто же? Твоя работа! Гад ты! Судить тебя!
— Судить? — разъяряется он. — За что?
— Ах, за что? Ты не знаешь, за что? Ты погубил их. Ты! Мы ждали тебя. Свою шкуру спасал?
— Ранило вот! Смотри! На, смотри! Не веришь? Показать тебе? — он тычет в мое лицо своей забинтованной кистью и начинает срывать с нее бинты.
— А у нас не ранение? Лукьянов не ранен? Ноги ведь у тебя целы, гад ты ползучий! Почему комбату не доложил? Почему Люсе сказал, что нам конец? Почему?
Каждая клетка во мне протестует, я готов растоптать его, искалечить, смешать с землей. Он же — я вижу — деланно горячится, нахально старается скрыть тревогу, утопить ее в ругани. Вдруг тон его ядовито смягчается.
— Если хочешь знать, никакого разрешения не было: вот! Комбат убит, он не приказывал. Я ничего не знаю. Ранен вот!
— Что-о-о? — кричу я, теряя над собой власть.
— А то! Комбат мне ничего не приказывал! Вот! Я Люсе ничего не говорил! Что вы натворили тут — не моя вина. Я в стороне.
— Ах, ты в стороне! Негодяй! Сволочь!
Не чувствуя себя, я подскакиваю к нему, готовый ринуться в драку, как тогда ночью на этом самом месте.
— Да, в стороне! — кричит он. — Иди докажи! Пусть оживят комбата, Люсю, пусть спросят! И прочь от меня, сопляк!
Он замахивается на меня своей натренированной ногой футболиста. Но я в беспамятстве от гнева даже не отскакиваю — я вскидываю ракетницу и огненной стрелой бью в его ненавистное, искаженное злобой лицо.
Выстрел оглушает. Ободранная каска с его головы катится на площадку. Яркое сияние ракеты, все разгораясь, ослепительным светом заливает огневую и покойников в укрытии: Желтых, Лукьянова, Панасюка, Попова, немца. На несколько мгновений на бруствере с необыкновенной яркостью вспыхивает прямая и удивительно маленькая фигурка Люси. Коротко и горячо осветившись, она медленно меркнет, и все поглощает вдруг упавшая тьма.
Я швыряю куда-то ракетницу и, отойдя в сторону, опускаюсь на бруствер около Люси. Огромная, накопленная за день злость вдруг прорывается неудержимой болью. Спазмы рыданий сотрясают меня. И я не сдерживаюсь. Я плачу — горько, безутешно, как в детстве.
За холмами медленно утихает бой. Отсветы далеких ракет скупо мерцают на ободранном покосившемся щите пушки. Чернеет неподалеку исковерканная громадина танка.
Из темноты доносятся голоса. Равномерно позвякивает валек. Коротко фыркает лошадь. Потом появляется вдали темноватая фигура бойца.
— Давай сюда! Тут они! — зовет он кого-то из сумерек.
Я медленно поднимаюсь на бруствере. Губы мои плотно сжаты. Брови упрямо сдвинуты. Я иду.
Вот и они. Так долго я ждал их! Появление товарищей несет мне облегчение. Правда, придется мне многое объяснить и, может, за что-то ответить. Но я не боюсь. Что бы со мной ни случилось, я готов на все, хуже и страшней, чем сегодня, мне никогда уже не будет.
1962 г.
Альпийская баллада
Литературный сценарий
Руки и письмо — длинный узкий конверт со странным адресом: «Родителям Ивана Терешки, погибшего в Альпах. Деревня Терешки у Двух Голубых Озер. Белоруссия, USSR».
Письмо в руках у почтальона — беленькой девчушки с тяжелой сумкой на плече. Ее окружает группа колхозниц в низко повязанных платках с граблями на плечах. Они только что встретились на полевой дороге.
— Кто ж его знает! Где только наши Иваны не поклали свои головоньки, — говорит пожилая женщина.