— Ну, теперь ахнем! Этот сработает! — кинув злой взгляд на товарищей, негромко говорит Жук.
— Помолчи! — бросает Голодай. — Не кажи гэп раней часу. Оба встают на ноги.
— Ничего, братцы, ничего, Теперь уж или так, или этак, — вытирая лоб, говорит Янушко.
Сребников, содрогаясь, кашляет; нахмурив брови на суровом лице, молча стоит Иван.
Голодай о полосатые штаны вытирает ладони и бросает на людей строгий, вопрошающий взгляд.
— Кто ударит?
Все на секунду смущенно прячут глаза, видно, это очень трудный вопрос, а умирать никому не охота.
— Значить, добровольцы вычхались. Всем жить хочется?
До мамы!
Все молчат.
— Ну что ж!.. Тогда потянем.
Окинув взглядом развороченную землю, он хватает какуюто соломину и, отвернувшись от остальных, быстро ломает ее на 5 частей. Выставив коротенькие кончики, зажимает в кулаке жребии.
— Ну, кто первый?
Четверо, притихнув, подаются к нему. Первым решительно выдергивает жребий Жук, важно тянет Янушко, спокойно, почти безразлично берет Иван — у них у всех отрезки одной длины. Последним нерешительно тянет Сребников — и сразу видно, жребий его.
Все, облегченно вздохнув, отворачиваются, пряча неловкие взгляды от Сребникова. Голодай широким жестом хватает из угла ямы кувалду на длинном черенке и ставит ее перед Сребниковым.
— Так что по справедливости. Без обмана. Да тебе уж все равно загибаться. Так хоть с пользой, — говорит Голодай.
Сребников сосредоточивается, будто вслушиваясь в себя, перестает кашлять и, повертев в руках черенок кувалды, тихо опускает его.
— Не разобью я, — тихо, тоном обреченного, говорит он.
Все, снова притихнув, хмуро глядят на него. Голодай меряет его злым взглядом.
— Ты что?
— Силы мало. Голодай зло ругается.
Жук с досады плюет под ноги:
— Вот тебе и ну! Убежали называется!
— Дела! — говорит Янушко. — Как теперь быть? Тяжелым нахмуренным взглядом смотрит на Сребникова Иван, что-то про себя решая. Потом молча делает шаг вперед.
— Дай сюда! — и берет из рук Сребникова кувалду.
Нет, он тоже не стремился умереть — жаждал жить, но, оказывается, в жизни бывают моменты, когда недостает накопленной с годами выдержки, чтобы пережить одну минуту неловкости.
Голодай поднимает удивительный взгляд.
— Иван! Ну молодец, — он пожимает его плечо. — Кажись, ты из Белоруссии? Так? Слышите, вы? — громким шепотом обращается он к остальным. — Повезет кому, чтоб запомнили… Каменное доселе лицо Ивана неестественно оживляется, видно, чтобы побороть неловкость, он приглушенным голосом прикрикивает:
— Ну, чего стали? Берем! Чего ждать?
Все вдруг оживились, берут ломики, подступают к бомбе, чтобы взять ее и выносить из ямы. Голодай в последний раз вполголоса напоминает:
— Значит так: под стеной бросаем и — в стороны. Он бьет!
— Да уж понятно. Лаги давайте! Жук, где лаги? — громко говорит Иван и выглядывает из ямы. И тут взгляд его вздрагивает, медленно выпрямляясь, Иван становится во весь рост. Поодаль пристально глядит сюда, заложив за спину руки, Зандлер.
— Ком! — кивком головы зовет он Ивана.
Иван тихо про себя ругается и вылезает наверх. Сзади, растерянно притихнув, замерли товарищи.
Зандлер стоит на освещенном через пролом в потолке квадрате. Торопливо простучав колодками, Иван останавливается в трех шагах перед ним.
— Ви ист мит дер бомбе?[2]
— Скоро. Глейх! — сдержанно отвечает Иван.
— Шнеллер гинаус траген![3]
Они еще несколько секунд напряженно глядят друг на друга — загадочно-мрачный эсэсовец и сдержанный, готовый ко всему Иван. Из ямы торчат настороженные головы хлопцев. Потом немец, ступив ближе, ставит на пол ногу в запыленном сапоге.
— Чисту! — говорит он и дергает за козырек фуражки. Иван секунду медлит, а потом опускается на колени и натягивает зажатые в кулаках концы рукавов. Начинает чистить.
На сапоге появляется блеск. Немец закуривает. Искры из сигареты сыплются Ивану на шею. Он едва сдерживает в себе гнев. Но вот сапог готов. Немец убирает его, чтобы подать вперед второй.
В короткий этот перерыв Иван бросает взгляд между сапогами вдаль и что-то заставляет его вздрогнуть. Поодаль, опустив на землю носилки, остановились две женщины, в огромных черных глазах той, что помоложе, гнев и презрение к нему, униженно стоящему на коленях.