Вот-вот он достигнет леса. Он уже весь обессилел и страшен. Вот уже осталось несколько десятков шагов. На светловато-небесном фоне отчетливо виднеются вершины деревьев. Но когда он опять вскакивает после короткой передышки, лес опять уходит вдаль. Впереди голое поле…
В напряженной безысходности видения его меняются, и вот уже другая картина — он, оборванный, грязный дистрофик, открыв дверь, стоит на пороге немецкого дома, и во все глаза жадно глядит на протянутую к нему руку немца-бауэра. В ней хлеб. «На», — говорит немец, Иван протягивает руку, но немец в жилетке и шапке с козырьком отступает на шаг и открывает дверь в следующую комнату. Иван невольно идет за ним, в комнате на накрытом скатертью столе — завтрак: кофе, масло, бутерброды. Иван подается к столу, однако немец шагает дальше, вместо шапки на его голове уже фуражка гестаповца и на ногах сапоги со шпорами, но Иван не замечает этого. Немец раскрывает следующую дверь — там в полумраке над ярким светом из-под абажура большой, роскошно сервированный стол с вином, хрусталем, фарфором. Иван помутившимся взглядом впивается в яства, но тут же замечает на краю стола руки — пальцы с перстнями, он поднимает взгляд — в сумраке у края стола немцы в форме.
Раздается злорадный громовой хохот, Иван содрогается, и от несносности переживаемого видения меняются.
Он уже в лагере. Разбежавшись, легко и воздушно прыгает через внутреннюю проволочную ограду и попадает в длинный узкий коридор между двумя проволочными заборами. Сзади раздаются крики, сбоку — собачий лай, Иван бросается в другую сторону, бежит в тесном коридоре, преследуемый лаем. Но впереди немцы. Он бросается назад, но там собаки, потом снова вперед, там все ближе подбегают немцы. Иван запутывается в колючей проволоке, которая обволакивает его ноги, руки, тело, колючки ее вонзаются в тело, рвут одежду, Иван неистово рвется, но только еще более застревает в ней.
А немцы и собаки уже рядом. Он просыпается.
— Ха-ха-ха! — беспечно раздается звонкий девичий смех.
Он вскидывает от колен голову, ощупывает шею, она прячет за спину стебелек, которым, пощекотав, только что разбудила его. Он недоуменно трет ладонью шею и широко раскрывает заспанные глаза.
В горах погожее летнее утро. Ущелье на той стороне сияет всеми цветами гор, безоблачное небо, кажется, звенит от чистой утренней голубизны.
— Баста шляуфен. Марш-марш надо! — улыбаясь, говорит она.
Он вскакивает, готовый идти дальше, делает несколько гимнастических движений, чтобы согреться. Она, пристукнув колодками, кидается за ним. Он останавливается.
— Ты куда пойдешь?
Она, не понимая, поводит бровями.
— Марш-марш куда? Туда или туда? Куда бежала? — начиная раздражаться, спрашивает он.
— О, Остфронт! Рус фронт! Он удивленно смотрит на нее.
— Си, си! — подтверждает она. — Синьорина карашо тэдэски пуф-пуф.
— Глупости! — говорит он.
— Вас? Что ест глупост? Руссо будет синьорина училь русски шпрэхен?
— Посмотрим.
— Посмотрим ест карашо? Согласие, я?
Он оглядывает свою полосатую одежду, с треском срывает винкель и номер. Она сразу же берется сорвать свои. Но нашивки держатся прочно, она ничего не может сделать своими тоненькими пальцами и обращается к нему:
— Дай.
— Не дай, а на, — небрежно поправляет он и поворачивается к спутнице. Остро оттопыренные бугорки под ее волглой курткой заставляют его нахмуриться. Она, уловив его взгляд, спохватывается и, оттянув складку, подставляет ему винкель. После короткого колебания он сильным рывком срывает ее нашивки и сует их под камень.
— Грация. Спасибо.
— Ты где по-русски училась? — спрашивает он.
— Италия. Рома училь. Лягер русска синьорина Маруся училь. Карашо русски шпрехен, я?
— Хорошо.
— Понималь отшень лючше карашо, — словоохотливо поясняет она.
Он, однако, думает о другом.
— Где Триест — знаешь?
— О, Триесто — Италия, — живо отзывается она.
— Знаю, что Италия. Но где, в какой стороне?
Она бросает взгляд на горы и уверенно машет в одну сторону.
— Там. Дорога Триесто.
«Дорога! — невесело подумал Иван. — Ничего себе дорога!» Но выбор у них был небольшой, и, если уж посчастливилось вырваться из ада, так глупо было бы спасовать и дать повесить себя под барабанный бой на черной удавке.
— Так вот: я в Триест. К партизанам, — объясняет он. — А ты как знаешь.
— Си, си! — охотно соглашается она. — Руссо Триесто, синьорина — Триесто.
Он окидывает ее недоверчивым взглядом и говорит: