— Иван, дать хляб! Дать! Нон гестапо! — тревожно требует девушка.
Иван с минуту зло колеблется, проклиная в мыслях этого выродка. Но делать нечего.
— Эй! — кричит он. — На брот!
Немец, ухватившись за скалу, останавливается, оглядывается, сквозь ветер доносятся его слова:
— Никс!.. Ду шиссен! Их бешайнэ гестапо![15] И, не оглядываясь, подается вниз.
— Пошел к черту! — кричит Иван. — Никс шиссен! На вот!.. На…
Иван действительно отламывает от буханки кусочек и поднимает его в руке. Рядом напряженно ждет Джулия. Немец останавливается, но, помедлив немного, опускается на выступ скалы. К ним он подходить боится.
— Ах ты, собака! — кричит Иван, теряя терпение. — Ну и черт с тобой! Иди в гестапо! Иди!
— Иван, нон гестапо! Нон! — тормоша его за рукав, упрашивает Джулия. — Дать немножко хляб. Нон гестапо.
Иван зло:
— Черта с два ему хлеб. Пускай идет!
— Он плохой гефтлинг. Он — кранк!
Иван, не ответив, кладет за пазуху остатки буханочки, пистолет и идет к прежнему месту вверх. Джулия, оглядываясь, молча идет следом. На них налетает серая мгла, она окутывает камни, в промозглом тумане исчезает и сумасшедший. Заметив на лице девушки тревогу, Иван бросает:
— Никуда он не пойдет! Врет все.
Он успокаивает ее, однако сам уверенности в том не испытывает и все оглядывается. Они уже отправляются в путь в обход огромного скалистого выступа, как Иван возвращается и кладет на камень, где они сидели недавно, кусочек хлеба.
— Ладно! Пусть подавится, сволочь! — будто оправдываясь, зло говорит он. Джулия согласно молчит, видно, она слишком хорошо знает, что такое предательство.
Ветер гонит и гонит бесконечные космы тумана, куртка на Иване становится волглой, дрожь то и дело сотрясает его тело.
В это время впереди появляется тропка. Не очень приметная и неровная, она куда-то ведет наискось по склону.
Иван и Джулия торопливо выбираются из камней на нее и оглядываются. Внизу среди прядей тумана мелькают мрачные скалы, пропасти, кое-где проплывает сизая даль. Вверху же в высоком затуманенном небе горит освещенный солнцем густо заснеженный хребет. Собственно, хребтов там два: дальний могучий и широкий, похожий на огромную неподвижную медвежью спину, и ближний — зубчатый, чуть присыпанный снегом.
Грозное великолепие гор очаровывает и пугает, Иван переводит взгляд на Джулию и впервые ощущает тихую радость оттого, что перед этой грозной стихией он не один, что с ним друг, спутник, пусть себе и женщина.
Они бодро направляются по тропинке через голый скалистый косогор.
В то время на том месте, где Иван оставил корку, появляется безумец. Пригнувшись, он ищет что-то среди камней, потом находит, жадно съедает. Еще недолго шарит руками по камням и, ничего больше не найдя, бросается вверх по следам беглецов.
Иван и Джулия идут по тропинке, Они поднялись еще выше, вверху появляется солнце. Клочья облаков преображаются и ослепительной белизной сияют на склонах гор. По скалам и безднам быстро несутся черные лоскутья теней и рядом — яркие пятна света. Ветер, не утихая, рвет одежду, пузырем надувает продранные Ивановы брюки.
Джулия близко подходит к Ивану.
— Иван, — говорит она, делая ударение на «и». — Ты не имель зло Джулия?
— А чего мне злиться?
— Ты нон бёзе?
— Можешь не бояться.
— Нон бояться, да? — улыбается она.
— Да.
Однако улыбка скоро сбегает с ее лица, которое становится сосредоточенным и усталым.
— Джулия руссо нон бояться. Джулия снег бояться. Иван бросает тревожный взгляд вверх на хребет. Вслух, однако, он говорит:
— Куртка у тебя есть. Чего бояться? Манто не жди. Джулия вздыхает и, помолчав, вспоминает с грустью:
— Рома Джулия много манто имель. Фир манто: черно, бело…
Он настораживается и замедляет шаг.
— Что, четыре манто?
— Я. Фир манто. Четири.
— Ты что — богатая? Она смеется.
— О, нон богата. Бедна. Политише гефтлинг.
— Ну, не ты — отец. Отец кто твой?
— Отэц?
— Отец. Ну фатэр. Кто он?
— А, ла падре! — догадывается она. — Ла падре коммерсанто. Директоре фирма.
Он тихо присвистывает — ну и ну! И резко оборачивается к ней.
— Фатэр фашист.
— Си, фашисто, — просто соглашается Джулия. — Командор милито.
Он отступает на шаг, чтобы оглядеть ее ладненькую, неказисто одетую фигурку, и, кажется, впервые чему-то в ней удивляется. Она же покорно и преданно глядит на него, сцепив в рукавах тужурки руки и привычно постукивая по тропке своими неуклюжими клумпес.