— А ты что ж… Тоже, может, фашистка? — со сдержанным подозрением спрашивает он. В ее глазах мелькает упрек.
— Джулия фашиста? — удивляется она и с сознанием собственного достоинства объявляет: — Джулия комунисто.
— Ты?
— Си, я!
— Врешь, — после паузы говорит он.
— Комунисто. Си. Джулия комунисто, — упрямо твердит она.
— Что, вступила? И билет был?
— О, нон! Нон латесаро. Формально нон. Моральменде комунисто.
— А, морально! — он машет рукой и обгоняет ее. — Морально не считается.
— Почему нон читается?
Иван отвечает не сразу. Кажется, несколько утратив вдруг вспыхнувший к ней интерес, он идет впереди.
— У нас тогда считается, когда билет в кармане.
— А, Русланд! Русланд я понимайт. Русланд Советико. Русланд свобода..
— Вот именно.
— Советико очень карашо: эмансипация, либерта. Братстко. Да?
— Ну.
Лицо ее, несмотря на усталость, теплеет, по тропке она подбегает к Ивану и обеими руками берет его за руку выше локтя. Он, сторожко оглянувшись, придерживает шаг.
— Это очень, очень карашо. Джулия очень уважаль Русланд. Русланд нон фашизм. Нон гестапо. Очень карашо. Иван счастлив твой Русланд. Скажи, Иван, как до война жиль. Какой твой дэрэвня? Слюшай, тэбе синьорина, дэвушка, любиль? — вдруг спрашивает она и испытующе заглядывает ему в глаза.
— Какая там девушка! Не до девушек было.
— Почему так?
— Так?
— Плёхо жиль? Почему?
— Так всякое бывало, — уклоняется он от ответа на этот вопрос.
— Ой, неправда говориль, — лукаво скосив на него глаза, говорит она. — Любиль много синьорино. Я знай.
— Куда там!
— Какой твой провинция? Какой место ты жиль? Москва? Киев?
— Беларусь.
— Беларусь? Это провинция такой?
— Республика.
— Република? Это карашо. Италия монархия. Монтэ — горы ест твой република?
— Нет. У нас больше леса. Пущи. Реки и озера, — отдаваясь воспоминаниям, охотно говорит он. — Моя деревня Терешки как раз возле двух озер стоит. Когда в тихий вечер взглянешь — не шелохнется. Словно зеркало. И лес висит вниз вершинами.
Ну просто нарисованный. Только рыба плещется. Щуки — во! Что эти горы!
Солнце опять скрывается за серым туманом облака, на гладкий косогор с протоптанной наискось тропинкой надвигается стремительная тень, дымчатые влажные клочья быстро несутся поперек склона.
Ощутив грусть воспоминаний, Иван омрачается лицом. Джулия медленно высвобождает его руку, удерживая шершавые пальцы.
— Иван, твой мама карашо?
— Мама? Хорошая.
— А ла падрэ? Отэц?
Его лицо подергивается печалью.
— Не помню.
— Почему? — удивляется она и приостанавливается. Их руки вытягиваются.
— Умер отец. Я еще малый был.
— Морто? Умиор? Почему умиор?
— Так. Жизнь сломала.
Она деликатно высвобождает пальцы, заходит сбоку, ожидая ответа. Но он не говорит больше ничего, уйдя в себя.
— Иван, обида да?
— Какая обида?..
— Ты надо счастливо, Иван! — не дождавшись его ответа, говорит она. — Твой болшой фатэрлянд побеждай Гитлера война. Это болшой счастье. Си Иван?
— Да. Конечно, — соглашается Иван. — Это конечно!
Вечереет. Быстро темнеют горы внизу, исчезает серебристый блеск дальнего хребта. На фоне слегка просветленного неба чернеет гигантская вершина с меньшею рядом. В седловину между ними ведет тропинка. Там перевал.
Путники очень устали. Джулия, приотстав, едва плетется по склону. Холод все усиливается. Буйствует ветер.
— Иван! — говорит она, делая ударение на «и». — Иван! Иван оборачивается и поджидает, пока она не нагонит его.
Ноги его окоченели, все тело содрогается от холода.
Подходит Джулия.
— Иван! Очен очено уставаль… Он переступает с ноги на ногу.
— Давай как-нибудь. Видишь, хмурится.
Из-за двух вершин, переваливаясь, оседает на склоны густая туча. Небо гасит свой блеск, исчезает единственная крошечная звездочка над хребтом, все вокруг — скалы, косогоры, ущелья и долины заволакивает сумеречная мешанина облаков.
— Почему нон переваль? Где ест переваль?
— Скоро будет. Скоро, — обнадеживает Иван, сам не зная, как еще долго добираться до седловины.
Они снова идут, но уже очень медленно. На крутых местах он оборачивается, подает ей руку и втаскивает наверх.
Дует сильный ветер, крутит, рвет из всех направлений.
Вовсе темнеет. Громады скал сливаются в непроглядную массу, небо черной беспросветностью смыкается с горами.