— Ну ладно. Как-нибудь!..
Он и сам задыхается, но не от ветра, а от чего-то незнакомого и доброго, что вдруг наполняет его, и быстро лезет вверх по тропинке. Она не шевелится.
Снежная крупа уже густо обсыпала шершавые камни, деревяшки скользят на тропе, на слишком крутых местах, чтобы не упасть с ношей, Иван старается идти боком.
Перевал уже близок, впереди возвышаются пестрые склоны вершин. Ветер по-прежнему шалеет в своей неуемной ярости. Вокруг все стонет, воет, гудит.
Мелкими шажками Иван взбирается все выше. Джулия молча прижимается к его спине. Пальцы ее, сомкнутые у него на груди, тихо вздрагивают. Он, однако, выбивается из сил и, взобравшись на очередную крутизну, прислоняет ее к скале.
— Ну как? Замерзла?
— Нон, нон.
— А ноги?
— Да, — тихо говорит она. — Ноги да.
Не оборачиваясь, Иван нащупывает ее окоченевшие босые ноги и, подхватив горсть снега, начинает растирать их. Джулия вздрагивает и пытается вырваться, но Иван удерживает их.
— Ну что? Щекотно?
— Болно! Болно!
— Потерпи. Я тихо. Постепенно Джулия притихает.
— Ну как, тепло?
— Тепло. Тепло. Спасибо.
— На здоровье.
Он все еще тяжело дышит, стоя к ней спиной.
— Хлеба хочешь?
— Нон! — поспешно отвечает она. — Джулия нон хляб. Иван эссен хляб.
— Так? Тогда побережем. Пригодится.
Он намеревается идти дальше, пригибается, берет ее под коленки.
— Ну, берись.
Молча, с готовностью она обхватывает его за шею.
— Иван, ты вундершон[16]!
— Ну, какой там вундершон.
— Руссо аллес, аллес вундершон! Да?
— Да, да, — соглашается он.
Они идут дальше, вдруг она за его спиной спрашивает:
— Правда Иван хотель пугат Джулия? Да? Иван нон бросат?
Он с уверенностью, в которую был готов сам поверить, отвечает:
— Ну конечно.
— Тяжело много, да?
— Что ты! Как пушинка.
— Как ето — пушинка?
— Ну, пушок. Такое маленькое перышко.
— Ето малё, малё?
— Ну.
Гибкие тонкие пальцы ее вдруг бережно гладят его по груди, и от этой неожиданной ласки он слегка вздрагивает.
— Ты научит меня говорить свой язык?
— Белорусский?
— Я.
От неожиданности такой просьбы он засмеялся.
— Обязательно. Вот придем в Триест и начнем.
Наконец вершины вырастают по обе стороны от тропинки, которая, еще попетляв в камнях, заметно устремляется вниз. В ветряной ночной темени сыплет редкий снежок.
— Перевал! — радостно восклицает у него на спине Джулия.
— Перевал, да.
— О, мадонна!
— Ну а ты говорила — капут. Видишь, дошли. Она вдруг рвется с его спины.
— Данке! Грацие! Джулия будэт сам.
— Ладно, сиди!
Остановившись, он не отпускает ее.
— Нон сиди! Иван усталь!
— С горы легко.
Она, чтобы не упасть, обхватывает его шею, припадает щекой к настылому его плечу и пальцами шутливо треплет его небритый шершавый подбородок.
— О, риччо — ёж. Колучо!
— В Триесте побреемся.
— Триесто! Триесто! — с подъемом подхватывает она. — Партыджан Триесто. Триесто Иван э Джулия тэдэски тр-р-р, тр-р-р! Фашисто своляч!
Они быстро спускаются вниз, местами Иван, еле сдерживая себя, бежит по тропе. Джулия на его спине испуганно вскрикивает:
— Ой, ой! Иванио!
— Ничего, держись!
— Ой, ой!
Ветер тут почти стихает. Прекращается снегопад. Вокруг запорошенные снегом скалы. Склон становится заметно положе, чем на той стороне перевала. Иван идет ровнее и молча, стараясь только не сбиться с тропы.
Джулия на его плече затихает, и он, окликнув ее, догадывается: она спит.
Он долго идет вниз, оберегая ее сон. Однажды в его колодку попадает камешек. Иван никак не может вытряхнуть его и прихрамывает.
Еще ниже снега становится меньше, он тает. Откуда-то снизу веет сыростью, из близкого ущелья доносится шум потока.
Под утро он спускается в зону лугов.
Снежные пятна вокруг исчезают, будто растаяв. Стихает ветер. Теплеет. Появляются клочья тумана. Иван теряет тропку и идет по траве, которая все густеет и становится все выше, до колен.
Тогда он понимает, что совершенно лишился сил. Джулия спокойно спит у него на спине. Чтобы не разбудить ее, он осторожно опускается на колени и бережно ложится вместе в ней на бок.
Она не просыпается.