— Это почему я сволочь? Что я, неправду сказал? Едва сдерживая в себе ненависть, я гляжу на Лешку.
— Ай-ай, нехорошо! — кивает головой Попов. — Очень много нехорошо…
Лешка взрывается.
— Пошли вы все к черту! Вот дождетесь завтра — будет вам хорошо! До чертиков!
Он вскакивает и, отойдя, садится на другом бруствере. Попов смотрит не него и качает головой:
— Ах, ах — нехорошо! Ах нехорошо.
Затем, вслушавшись в ночную тишину, говорит мне:
— Лозняк! Часовой надо. Слушать надо. Хорошо слушать. Что-то много, много нехорошо там, — указывает он в сторону врага.
Я поднимаюсь с бруствера.
С автоматом на плече бреду возле огневой. Поглядываю на луну. В душе озабоченность.
Ночь тихая. Где-то вдали слышится дробь пулемета. Далеко в стороне вспыхивает и гаснет в небе пятно — отсвет далекой ракеты. Ну бруствере возле орудия маячат три тусклых фигуры.
Небольшая забота — ходить часовым на огневой, когда никто из наших не спит, ходить и думать. Особенно когда ты взволнован. А поступок Лешки действительно взбудоражил меня. Не знаю, почему я так возмутился — ведь в самом деле он сказал правду. Но эта сказанная им правда ударила меня, может, сильнее, чем самого Лукьянова, хоть я никогда и не был в плену.
Вдруг кажется мне: по тропинке от передовой кто-то быстро идет.
— Кто идет? — приглушенно спрашиваю я, сняв автомат и ступая навстречу.
— Свои, свои, хлопчики!
В душе моей радость и страдание одновременно. Поспешным движением я поправляю пилотку, сдвигаю на сторону диск на ремне, одергиваю гимнастерку.
— Управилась, — говорит Люся, подходя быстрым торопливым шагом. — Вы еще не спите?
Я еще не нахожу, что сказать в ответ, как на огневой вскакивает Лешка.
— Люсек? Ты? Уже? Молодчина! А мы тут ждали — все жданки погрызли. Ну иди сюда, посидим, помечтаем…
— Нет, хлопчики, пойду. Доброй ночи, — говорит Люся, проходя мимо.
— Ну что ж, не задержим, — вдруг говорит Лешка. — Я провожу. — Он церемонно подсовывает под Люсин локоть руку, но Люся уклончиво отводит свою в сторону.
— Если не против, конечно, и так далее. Ну скажи, не против?
— Не против, — смеется Люся. — Только без рук. Мы же не обезьяны, правда?
— Пусть без рук, — насмешливо соглашается Лешка и берет девушку за плечи. По тропинке они идут в тыл.
— Кто позволял? Товарищ Задорожный, почему нет дозвол?
— Ерунда, чего там! Пять минут, — слышится издали, и Попов в замешательстве остается на бруствере.
Я закидываю за плечо автомат и снова медленно иду возле огневой.
Все снова меркнет, и мне вдруг такими ничтожными кажутся наши заботы, и опасения, и тревоги. В самом деле: что там пехота! Пехоту поддержим. Не мы, так другие… Это просто. На войне это просто. А это? Что делать тут? Почему так сложно? И трудно?
В душе моей тревога. Поглядывая на пригорки, я быстро хожу по тропке взад-вперед. Снова слышится приглушенный далекий гул. Едва затихнув, он нарастает, ширится. Я останавливаюсь.
А ведь Лешка ей нравится… Конечно… Иначе не смеялась бы так. Видный. Красавец. Спортсмен. А я?..
Что-то во мне обрывается. Я устало опускаюсь на землю. Гул все продолжается. Но я не слушаю его.
Кажется, кто-то идет. Вскинув голову, я оглядываюсь. На огневую, запыхавшись, вбегает Желтых. Сзади неторопливо идет Кривенок.
— Какого черта сидите? Почему сидите? Почему не копаете? — почти кричит Желтых, выдавая свое крайнее раздражение. — Где Лозняк? Где лопаты? А ну давай все сюда. Нечего рты разевать…
Он хватает лопату и с размаху вонзает ее в землю у сошника.
— Лукьянов! — командует он. — Меряй пять шагов и начинай. Где Задорожный?
— Задорожный пошел Луся, — говорит Попов. — Попов не давал разрешай.
— Куда пошел? Дармоед! Ну, пусть придет, оболдуй! — грозно сопит командир, разворачивая бруствер. — Лозняк! Убирай снопы! Чего стоишь!
— Все-таки огонь открывать придется? — спрашивает, подходя, Лукьянов.
Желтых деланно удивляется:
— Нет! Будем сидеть, пока за шиворот не возьмут! Спать сейчас ляжем, — раздраженно говорит он. Лукьянов, Попов и я удивленно стоим, уставившись на командира.
— Ну что рты разинули! — крикливо злится Желтых. — Непонятно? Завтра поймете. Слышали — гудело?
— Да, слышали, — говорит Лукьянов.
— Ну вот! Даром не гудит, запомните. Немцы «тигров» подбрасывают.
Молча поглядывая в сторону противника, мы начинаем копать. Часто, полной лопатой далеко в сторону отбрасывает Желтых. Ровно, в одном ритме копает Попов. Лукьянов копает медленно, осторожно несет лопату с землей к краю укрытия и бессильно бросает с ней недалеко. После нескольких выброшенных лопат отдыхает, тяжело дыша.