— …а в пауках, например.
Маришка зеленела еще сильнее.
— …в пауках все шестьдесят процентов протеина. А в зеленой саранче — семьдесят пять. Хотя, если честно, термиты питательнее.
— Чего это с ней? — дивился Серп, глядя на выбегающую из-за стола Маришку.
— Вырвало ее, — определяла жестокая Ксюша и вытягивала по скамье красивые ножки.
— А ты, Ксюша, вижу, сечешь в продуктах, — радовался Серп. — Любишь жить, да? О многих детях мечтаешь?
И прикидывал:
— Термитов точно держать легче, чем свиней. Ни вони, ни грязи.
— …а шелковичный червь, Серп Иваныч, за месяц увеличивает собственный вес почти в десять тысяч раз.
— Вот я и говорю: умная. Пробовал я шелковичника. В Шанхае их куколки обжаривают в яйце, приправляют перцем и уксусом. А саранчу пекут, как картошку. Ночью под фонарем ловят на белую простыню, ноги-руки отрывают, ну, в смысле, ноги-головы, и несколько времени тушат в жире. Ты чего это, Маришка? — волновался он. — Тебя опять вырвало?
— …дура, — подсказывала Ксюша.
— А ведь ты еще заливное не пробовала, — дивился на Маришкин характер Серп, — Заливное из мучных червей. Жирно! И рубленых жуков-плавунцов не пробовала. А вот если потушить в горшочке гусениц… Да нет, Пашка, ты посмотри, как травит девчонку! Ты чем ее таким кормишь?
— Ой!
Ксюша внимательно уставилась на косточку, попавшую ей в котлетке.
Котлетка маленькая и косточка маленькая. Но тяжелая. Это было видно. Ксюша даже взвесила ее на ладони.
— Ой, Павел Васильевич, а где вы мясо берете?
— Если телятину отбить… — начал Палый.
— Какая же это телятина?
— Ну не личинки же.
— А что? Человеческая косточка? — простодушно заинтересовался Серп.
Маришка совсем позеленела:
— Как это человеческая?
— Ну, мало ли, — уклончиво пожал Серп покатыми плечами, обтянутыми застиранной тельняшкой. — Жизнь такая, что всего жди. Помнишь, Паша мясо тушил с морской капустой? Так капуста сразу протухла, а мясо мы ели. Как в Африке.
— Почему как в Африке? — слабо спрашивала Маришка.
— А там искусство кулинарии переходит от отца к сыну.
— Ты это чего это? — обалдел Палый. — Там сын отца поедает, что ли? Ты это брось, Серп! Я из семьи технических интеллигентов.
Сытый, счастливый, валялся я на отливе на хорошо прогревшихся плоских плитах.
Мир был мне по душе. Работу я сделал. Будущая диссертация вырисовывалась отчетливо. Что стоит хотя бы материал по кальдере Заварицкого! Помимо сольфатарной деятельности, тут явно были извержения и после шестнадцатого года, когда извержение было отмечено японскими вулканологами. От замкнутого конуса с озерцом в кратере, отмеченного на старых картах, осталась лишь половина конуса, а в кратере вырос купол, и рядом — еще один. Извержение с выжиманием сразу двух экструзивных куполов! — я радовался выполненной работе. Плевать мне на Пашу Палого, на телятину, на японские презервативы. Вот спихну Серпа на твердую землю и забуду про его сны и видения.
Мне так легко стало от этой мысли, что я откликнулся на голос Ксюши.
Она, конечно, спортивная, слов нет. Подошла в купальнике, тряхнула упругой биомассой:
— Нет, вы только взгляните.
Я взглянул. Топик заманчиво был округлен.
— Что вы таращитесь на меня?
— А разве ты не просила?
— Вы не на грудь таращьтесь. Вы на пятно взгляните.
Я пригляделся. На топике впрямь темнело серенькое неопределенное пятно. Будто слабенькой кислотой капнули. Испортить мне настроение это пятно никак не могло, впрочем, тронуть его пальцем я не решился.
— Да вы понюхайте, вы не бойтесь, понюхайте.
— Грудь понюхать? Зачем? — испугался я.
— Да ну вас. Пятно понюхайте. Я потянул носом.
Ничего особенного.
Ну, немножко потным девичьим телом… Немножко агрессивными духами… Ну, может, мылом, не знаю… И как бы немножко мерзостью… Точно, от пятна этого пахло, ляпнутого на топик… Как бы дохлятиной… Затертый запах, но чувствовался… Ксюша прямо рассвирепела. Оказывается, этот топик она выпросила у подружки. Чем теперь отстирать?
— Золой и хозяйственным мылом.
Все-таки грудь у Ксюши была красивая. Я даже привстал:
— Ты снимай все это. Попробуем.
— Ага, сейчас сниму, разбежались!
— Сама же говоришь, несет от тебя.
— А почему вы это не спросите, где это я так?
— Ну и где это ты так? — обвел я взглядом берег. Мне все еще хорошо было. — Или опять дохлого кита выбросило на берег?
— Видите вон те лавовые потоки?
— Как раз собираюсь туда сходить. Только кита туда выбросить не может, — не поверил я. — Там сильное отбивное течение, воронки.
— Зато пещеры на берегу… Видите? Чуть левее… Мягкие породы выветрились, выкрошились, под лавовыми козырьками образовались дыры. Некоторые забиты льдом. Еще с прошлых лет. Так вот, в одной из них валяются кости. Почти целый скелет, понимаете? Тяжелые кости. Массивные. Как из чугуна. Даже верхняя челюсть… Загнута, как клюв, только вместо зубов пластинки.
— Искусственные, что ли? — не понял я.
— Да ну вас, — рассердилась Ксюша. — Типичный пахиостозис.
— Это еще что такое? — удивился я.
— Признак такой.
— Перерождение тканей? Поэтому кости такие тяжелые?
— Скорее уплотнение тканей. Я чуть с ума не сошла. Никогда такого не видела.
— Как туда попали кости?
— Ой, уж не знаете?
— Ой, уж не знаю.
— Да Павел Васильевич их там хранит.
— Это еще зачем?
— Как это зачем? Ледник у него там.
— Неужели телятина протухла? — обеспокоился я.
— Да где вы видели телку с такими конечностями? — Ксюша агрессивно вынула из рюкзачка полевой дневник и быстро-быстро набросала на чистой страничке нечто вроде коленчатой плоской ноги.
— А почему тут два сустава? — не понял я.
— Да потому что это ласт.
— А почему копытце?
— Да потому что это нога. Редуцированная нога! Особенная.
И Ксюша рассказала:
— У меня отец известный биолог, всю жизнь занимается сиренами. А сирены — это такой вид млекопитающих. Морские коровы. Звери огромные, тяжелые. Обитают у берегов Атлантики — от Флориды до Мексиканского залива и до лагуны Манзанарас в Бразилии. Там их везде называют ламантинами и дюгонями. А вот российские сирены, которые когда-то водились на севере, отличались от ламантинов и дюгоней еще большими размерами и тем, что жили только на Командорских островах. Капустниками назвали наших северных сирен моряки командора Витуса Беринга, штормом выброшенные на остров. А описал их под именем манаты натуралист Георг Стеллер.
— Какие еще манаты?
— Ну, морские коровы!
— Стеллер что, казахом был?
— Почему?
— Ну, бир сом, бир манат, — напомнил я.
— Да ну вас. Это же по-киргизски. Вы не перебивайте. Большая часть моряков и сам командор погибли, — рассказала Ксюша, сердито оттягивая на груди топик, неотчетливо, но отдающий дохлятинкой. — Снег, голые камни, мерзлый песок — усталые моряки, посланные царем на поиски Америки, умирали один за другим. Обвалилась стена землянки, засыпала Витуса Беринга до пояса. Не откапывайте, попросил он, так теплее. А совсем рядом плескались в ледяной воде нежные морские твари до десяти метров в длину и под сто двадцать пудов весом. Ложились спинами на длинные валы, ржали, как лошади, складывали на груди плоские ласты с тоненькими копытцами. Им все было нипочем, радовались жизни. Кажется, ни за что такую здоровенную не поймаешь, а на деле оказались глупые. Подпускали людей вплотную, подставляли бок и для почесывания, и для ножа, смотрели нежными овечкиными глазами, как Маришка, блеск ружей их не пугал. Эти живодеры, — горестно заявила Ксюша, имея в виду несчастных моряков, — резали прямо живых капустников. Они вздыхали со стоном, часто махали хвостом и так сильно упирались передними ластами, что кожа с них слезала кусками.
Ксюша явно цитировала.