Может, того же Георга Стеллера.
— Зато на нежном мясе капустников-манатов, на нежном растопленном жире открытых беринговцами сирен выжила часть команды. Хотя, конечно, не все этого заслуживали. — Ксюша прижала маленькие кулачки к груди. — Господин Стеллер, например, не заслуживал. Он ради науки мог выколоть ножом глаза морскому котику, а других раздразнить камнями. Слепой котик слышал, что бегут на него, и, конечно, начинал отмахиваться. А скотина господин Стеллер сидел на камне и наблюдал, как котики дерутся. Слепой ведь не понимает, за что его бьют, почему вытаскивают из моря и добавляют. Хорошо хоть над манатами так не издевался. Все-таки одна тысяча семьсот сорок второй год, — горестно вздохнула Ксюша.
— А коровы?
— Они пугались.
— Да не переживай ты так. Когда это было! Восемнадцатый век!
— Ну и что? Были капустники, и нет их! Исчезли! Не осталось на Командорах ни одного!
— Откочевали?
— Их всех охотники выбили. Как прослышали, что есть такой глупый и вкусный зверь, так кинулись скопом на Командоры. Один бок чешет, в другой бьет ножом! Эти капустники, говорю, оказались глупей Маришки.
— Ну, вымерли. Ну, исчезли. Первые, что ли?
— Да вы послушайте! — горячо заговорила Ксюша. — Мой отец не верит, что капустники исчезли. Выжила же в океане латимерия, слыхали о такой доисторической рыбе? Живут ракушки с девона, тараканы пережили сколько геологических эпох! Отец много лет ищет следы капустников в наших северных морях, ведь больше они нигде не водились, — Ксюша смотрела на меня с откровенным презрением. — У него накопилось много свидетельств. Он Ивана Воскобойникова разыскал. Это живет такой рыбак с Камчатки. Три года назад он плыл летом с дедом к плашкоуту, стоявшему на рейде, и в трех метрах от лодки увидел за бортом странного зверя. Морда круглая, глупая, глаза нежные, губу оттопырил и нижняя челюсть вытянута.
— А дед? — спросил я.
— Что дед?
— Дед тоже видел?
— Нет, дед не видел. Он был слепой. Там же на Камчатке, — сердито продолжила Ксюша, председатель Анапкинского сельсовета рассказал отцу, что как-то вышел вечером с женой на берег посмотреть, не сорвало ли с якорей ставной невод, и увидел на берегу мертвую морскую корову. Огромная, тяжелая, пасть распахнута, чайки орут над трупом. Такое нельзя не заметить. И пахла как… — Ксюша брезгливо оттянула топик. — Ну, побежали они за людьми, а прилив там мощный. Унесло капустника.
— А жена председателя?
— Что жена?
— Он не слепая была?
— Нет, она не слепая. Она все видела. — Ксюша смотрела на меня почти злобно. — А два года назад отец получил радиограмму от начальника лаборатории плавбазы «Советская Россия». «У мыса Наварина наблюдаем совершенно неизвестное животное, — отстучал отцу начальник лаборатории. — Немедленно пришлите описание стеллеровой коровы».
— Ну и как?
— Похоже, настоящего капустника видели.
— Поздравляю.
— Это с чем еще? — подозрительно посмотрела Ксюша.
— Как с чем? Выходит, не совсем вымерла северная маната, да?
— Если бы! — жалобно выдохнула Ксюша и прижала руки к груди. — Никого там не поймали. И не нашли никаких следов. Сахалинские биологи туда специально ездили. Исследовали весь берег, даже на морское дно спускались в гидрокостюмах. Совсем никого не нашли.
Палый должен был вернуться с заставы вечером.
Обозленный агрессивными жалобами Ксюши, беспричинными рыданиями Маришки, глупым и порочным подмигиванием Серпа Иваныча, я собрал свой маленький нелепый отряд и погнал его на Западную Клешню, глубоко врезающуюся в пролив Дианы. Поднимались мы на гору метрах в трехстах восточнее ледяной пещеры, где обляпалась Ксюша. В пещеру я решил заглянуть на обратном пути. Тяжелый возраст. Маришка пыхтела, отирала пот с нежных горящих щечек. Обсыпанная рыжей бамбуковой пыльцой Ксюша отставала. Только Серп Иваныч радовался:
— Я, Маришка, клянусь. Я с птичьего базара русалку совсем вблизи видел.
— Ну и что? — печально огрызалась Маришка.
— Так и торчали у нее груди. Как у тебя.
— Откуда тебе знать, как они у меня торчат?
Я не вмешивался в их перепалку.
Солнце. Ни ветерка. В небе голубизна, ни облачка.
Только мрачная гора Уратман безмолвно играла нежными колечками тумана.
Но с восточной стороны уже вдруг страшно, безмерно открылся океан — не имеющая границ и горизонтов чудовищная масса, веками подмывающая скальные берега. Сдувая с толстых щек рыжую пыльцу Маришка невольно выдохнула: «Как красиво». И вытерла невольные слезы. А я подумал: «И в такой вот огромной чаше солёной воды не нашлось места какой-то морской корове?» Жаль, Ксюша не слышала моих благородных мыслей. «Ей замуж надо, — подумал я, глядя под упрямо пригибающийся под ее красивыми ногами бамбук, — а то вся эта чепуха со всякими запахами и с кривой массивной челюстью испортит ей жизнь».
Только на плече горы я понял, какого свалял дурака.
Острова есть острова, особенно Курильские, здесь нельзя верить цвету неба.
Чудовищная, исполинская стена тумана надвигалась с океана. Полураздетые девчонки и одна штормовка на четверых — вот все, что мы имели. Ни воды, ни тепла. И по склону в один час вниз не спустишься, потому что крутизна, бамбук торчит пиками. До меня дошло, что сейчас упадет влажный туман, и тропа в одно мгновение станет невидимой, непроходимой. Потому и крикнул Серпу: «Давай вниз!» И он спорить не стал. Он лучше всех понимал, чем грозит нам ночевка в тумане. И Маришка, так же не споря, двинулась вслед за ним. «Протеина в Маришке больше, — чем мозгов, с нежностью подумал я. — О Ксюше такого не скажешь».
А исполинские белые башни, отражая солнечный свет, надвигались с океана на остров абсолютно бесшумно. Они теперь были выше горы Уратман, выше далекого пика Прево. Они достигали небес, и я знал, как холодно и темно станет, когда эти невероятные блистающие на солнце башни обрушатся на заросли бамбука.
— Торопись! — крикнул я.
Серп выплюнул недокуренную сигарету.
— Меня из-за вас еще судить будут, — для убедительности добавил я.
— Это почему? — испугалась Маришка.
— Две глупых практикантки и старый придурок. Не дай бог, с вами что случится. Из тюрьмы не вылезу. Ты, небось, еще девственница?
— А я виновата? — зарыдала Маришка.
И в этот момент обрушился на нас влажный холодный туман.
— Как в леднике у Палого, — глухо пискнула где-то рядом Ксюша. Я машинально повел рукой и натолкнулся на теплую грудь Маришки. Убирать не хотелось. Серп, кажется, не преувеличивал.
— Ксюша, ко мне!
— Что я вам, собака? — отозвалась невидимая Ксюша.
— Держись рядом, а то вылезешь на обрыв. Костей потом не соберешь, — зря я ей напомнил про кости. — Серп, держи ее.
— А за что держать?
— За что поймаешь, за то и держи.
Возня. Влажный звук пощечины.
«И все они умерли, умерли, умерли…»
Меня от этого плачущего голоса мороз пробрал.
— Кто это там бормочет? — заорал я.
«И все они умерли, умерли…»— шептала Маришка.
К счастью, она ошиблась.
Часа через три, дрожа от холода, мы все-таки спустились на галечный пляж, залитый солнцем, и увидели вход в ледник. От воды метров пятнадцать, валялись бутылки и презервативы. И запашком не слабо несло.
Примяв куст шиповника, я полез к темному входу.
Нежные ягоды сами просились в рот, но запах тления мешал.
Очень даже сильно мешал запах тления. Даже Серп остановился у воды, а Маришка вообще отбежала к базальтовым ступеням, спадающим в отлив.
Ксюша не ошибалась. Груда массивных, будто отлитых из серого олова, костей, только еще более плотных, валялась на ледяном полу. Ребра и мощный костяк с обрывками серого разлагающегося мяса. Умирающий зверь вполз в пещеру, наверное тут Палый и добил его. Об этом говорили рубленые раны на черной толстой коже, морщинистой, как дубовая кора.
— Да замолчи ты!
Ксюша, рыдая, переборола вонь и страх.