Четыре года тому назад, накануне своего первого учебного года, Мендель возвращался домой от своего друга Юры Винничука, сына лесника. Менделе заигрался у Юры и спохватился, когда уже наступили сумерки. Только он вышел на дорогу из леса, где жил Юра, как услышал конский топот и шум подъезжающего сзади фаэтона, который, обогнав его, остановился у обочины. Когда Менделе поравнялся с ним, он услышал голос своей будущей учительницы Эвелины Матвеевны.
- Ты что, Менделе, здесь делаешь так поздно?
На него смотрели большие голубые глаза, которые выглядывали из под густого локона золотистых волос, словно васильки. Потом он увидел протянутую к нему совсем белую, незагорелую руку, и до него донесся тонкий запах духов.
- Я был у Юры.
- Ну-ка, садись быстренько сюда, а то, пока дойдешь, совсем темно будет. Родители, наверное, и так ругать тебя уже будут, что загулялся.
Менделе густо покраснел и всю дорогу сидел тогда совершенно неподвижно рядом с молодой, красиво одетой женщиной, не проронив ни слова, не смея дышать. На все вопросы он отвечал односложными "да" и "нет". И хотя после этого он почти каждый день в школе встречал первую в своей жизни учительницу, сейчас она опять показалась ему такой же, как четыре года назад, - загадочной, словно умная сказка, которая всегда остается неоконченной, оставляющей мечту на полпути.
Класс, в котором учился Мендл, все четыре года бессменно вела Эвелина Матвеевна Станюкевич. Дирекция школы неоднократно предлагала ей оставить начальные классы и взять на себя преподавание русского языка и литературы в старших классах. Преподавать русский - это была заветная ее мечта. Однако учительница решительно отказывалась от этого престижного для нее предложения, мотивируя тем, что у нее очень удачный четвертый класс, и она хочет сама вести его до конца, до окончания начального образования.
Станюкевичи, Эвелина Матвеевна с мужем, жили в самом красивом в Ружине двухэтажном доме, обнесенном высоким забором. Муж преподавал в школе ботанику. Никто, никогда, даже вездесущие мальчишки, которые из спортивного интереса побывали почти во всех многочисленных садах Ружина, не проникали в этот двор и ничего о нем не знали, кроме того, что там, за этим кирпичным забором, роскошный сад. Им ничего не стоило преодолеть эту преграду. Однако каждый из них каким-то отдаленным, неосознанным чутьем знал, что там, за этим высоким забором, готовятся для них удивительные рассказы о красоте и гармонии растительного мира, о гениальных творениях великих писателей, поэтов, воспевающих честность, преданность, смелость, рассказы, которые они услышат завтра в школе. И именно это, вероятнее всего, удерживало их от попытки вторгнуться в этот священный мир.
- Пожалуйста, мама, не волнуйтесь, - успокаивала учительница одиноко стоящую у дороги Этл, заметив беспокойство на ее лице. - Бог даст, и дети поправятся, - потом повернулась к заднему сидению и, убедившись в том, что там все в порядке, распорядилась тоном хозяйки:
- Ну, если уселись, то поехали.
После того, как бричка тронула с места, Этл неотрывно смотрела ей вслед, пока она не скрылась за поворотом улицы. Естественным ее состоянием оставалось постоянное беспокойство за детей и мужа. И стоило ей вернуться в дом, как сразу ее мысли, освободившись в какой-то мере от тех, кто только что уехал, обратились к Голде и маме. Голда, почти уже взрослая, скоро кончает школу. И, как говорится, - маленькие дети - малые заботы, большие и хлопот побольше. Попробуйте сейчас прилично одеть молодую девушку, если даже у вас достаточно денег, - в магазинах хоть шаром покати - нет ничего: ни тканей, ни готовой одежды. Вот и приходится перешивать старье, благо в местечке не перевелись еще модистки и портные.
Что касается мамы, то здоровье ее становилось с каждым днем все хуже и хуже. Жить вместе с ними она отказывалась. Приходилось часто ее навещать.
Бричка миновала центральную часть местечка, костел, который стоял слева за хорошо сохранившейся красивой чугунной оградой, и поравнялась с владениями сельскохозяйственной коммуны, организованной эмигрантами из Америки несколько лет тому назад, еще до повальной коллективизации. Рабочие, фермеры и другие граждане США неопределенной профессии, спасаясь от надвигающейся в их стране депрессии, решили попытать счастья в стране, разрушенной почти до основания революцией и двумя войнами - мировой и гражданской. В какой-то степени это выглядело, как помощь местным крестьянам в восстановлении сельского хозяйства. Члены коммуны привезли с собой немало машин и инструментов, значительно облегчающих труд земледельца, и готовы были поделится своим опытом ведения хозяйства. В коммуне работали и местные жители. Но, к сожалению, положительный опыт коммуны не нашел применения ни в колхозах, ни в других хозяйствах.
Владения коммуны, поля, сады, постройки, в отличие от колхозных, резко отличались ухоженностью, аккуратностью, во всем чувствовалась хозяйская рука.
На ее территории находился прекрасный парк, принадлежавший до революции местному помещику, спортивные площадки для игры в футбол, волейбол, городки, а также просторный, довольно хорошо оборудованный клуб с большим зрительным залом. Всем этим пользовались не только члены коммуны, но и все жители местечка и даже окрестных деревень. Это был очаг культуры и спорта. Здесь показывали свое искусство местные самодеятельные и профессиональные ансамбли из Житомира, Бердичева, проводились спортивные соревнования по разным видам спорта, включая шахматы, шашки.
Американцы привезли с собой ветряную электростанцию, установили ее на возвышенности и, не дожидаясь, пока будет электрифицировано местечко, использовали силу ветра для освещения клуба и других зданий.
- Папа, папа, - вдруг закричал Мендель, показывая на площадку рядом с футбольным полем, - смотри, здесь я был на последнем уроке физкультуры, и мы прыгали в высоту. Я прыгнул выше всех - целых семьдесят сантиметров! Мне учитель сказал, что я скоро смогу сдавать на значок "Будь готов к труду и обороне"!
- Ну да! Расхвастался! Ты забыл, что нужно сдать еще и плавание, а плаваешь ты по-собачьи - гребешь руками под себя. Таким стилем быстро нужную дистанцию не проплывешь - не хватит сил.
- Папочка, это когда ты был со мной на леваде в прошлом году. А сейчас я плаваю нормально.
- Ну, разве что так, - согласился Аба.
- Мы с Голдой сами видели, как Минька прыгал с высоченного пенька в воду, да еще вниз головой, - это Люся по велению сердца ринулась поддержать своего братишку, не подумав об обратной стороне этого рассказа: ему, Миньке, как любила его звать сестричка, не раз мама наказывала в воду не прыгать. Но Люська все больше распалялась в страстном желании доказать, что брат вполне достоин упомянутого значка:
- Знаешь, папа, как это было страшно? И потом он долго-долго не выплывал. Мы здорово перепугались за него.
Наступила тишина. Мендель резко повернул голову в сторону Люси, пронзив ее острым взглядом. Папа сидел прямо, смотрел вперед и был глубоко погружен в свои мысли. Люся не сразу поняла свой промах, недоуменно повернула голову - сначала в сторону Менделе, потом в сторону отца. В круглых от удивления глазенках - вопрос: "А что я такого сказала?"
- А? Что? - вдруг встрепенулся папа. - С высокого пенька, говоришь, и прямо головой в воду? Ну и ну! И даже долго не выплывал? Вот вернемся домой, и мы с мамой решим, за какую ногу и к какой кровати этого разбойника будем привязывать.
Все громко и весело засмеялись. А потом Люся закашлялась и кашляла долго и тяжело. Аба с платочком в руке прижимал к себе дочь, вытирал ее синие губы. Эвелина Матвеевна попросила остановить бричку. Плотное облако серой пыли, гонимое попутным движением воздуха, пронеслось мимо них.
Приступ кончился, и они продолжали свой путь.
Справа от дороги, напротив коммуны, вдоль речки Раставицы тянулся бесконечный зеленый луг. Здесь его называли левадой. Кое-где вразброс на нем и вдоль обоих берегов реки, низко склонив к воде и к земле свою густую листву, неподвижно стояли в глубоком сне вековые вербы. А над ними распростерлась светло-серая полупрозрачная полоса тумана - словно пуховое одеяло, заботливо натянутое материнской рукой, чтобы защитить их затянувшийся счастливый сон.