- Ну и что? Ты, кажется, умирала от жажды...
- Совсем не то. - Ульяна продолжала давиться смехом. - Ты забыл, как мы ставили в клубе коммуны чеховского "Медведя"? Как мы все вместе с Эвелиной Матвеевной готовились и переживали. В начале все шло как нельзя лучше и она, стоя за кулисами, просто сияла от счастья, радовалась за нас. В зале ведь было много зрителей и родители наши.
- Помню, как же! - оживился Мендл. - Я играл роль Луки, слуги. А что? Вначале я очень здорово играл, вел с тобой, помещицей, довольно длинный диалог, и без всякой запинки. Но я очень волновался, в особенности за кулисами. Там была подготовлена рюмка с водой, с которой я должен был скоро выйти на сцену. Я почему-то очень боялся, что ее может кто-нибудь опрокинуть.
- Ха-ха-ха! - громко звенел Ульянин голос. - Теперь мне понятно, почему ты раньше времени приперся с ней на сцену!
- Слышу, со сцены зовут меня "Человек!", и я вместо того, чтобы выйти на сцену и спросить: "Чего вам?", схватил от волнения рюмку - и на выход. И тут же понял, что дал маху. Запнулся, стою с этой дурацкой рюмкой и слышу убийственное для меня - "Дай рюмку водки!"
- Тут ты - "Пожалуйста!" и протянул рюмку. Зал буквально взорвался от хохота и апплодисментов.
- А что, в тот вечер мне больше всех досталось внимания, - Мендл скромно улыбнулся.
- Это уж точно.
Неожиданно Ульяна вскочила на ноги и стремглав припустилась к воде. Мендель за ней. Тяжелые послеполуденные воды Днепра с брызгами расступились перед ними, поглотив их тела. Водная стихия обоим была не страшна - тот, кто родился на раздольных зеленых берегах красавицы Раставицы, не может не владеть искусством плавания. Мендл нырнул с головой и схватил Ульяну за ногу. За что был тут же наказан. Она ловко вывернулась и в тот момент, когда Мендл, истощив свой запас воздуха в легких, стал выныривать, схватила его за голову, навалилась всем телом и заставила его еще раз уйти под воду.
- Держись, Уля, - закричал, кашляя, Мендель, - такие вещи не проходят безнаказанно.
Но она уже ринулась вперед и вовремя выскочила на берег.
Они молча лежали рядом, тяжело дыша.
- Мен, - Ульяна лежала на спине и смотрела вверх, - ты когда-нибудь любил по-настоящему?
Долго не было ответа. Вопрос оказался неожиданным для него. И потом, что значит "по-настоящему"?
- Помнишь, когда я был в восьмом классе, - начал он, вспоминая на ходу, - мне за активную общественную работу дали путевку в пионерский лагерь в Ворзель? Однажды мы выстроились на линейке. На противоположной стороне площадки к нам лицом - другой отряд. И там стоит девушка. Представляешь, глаза, которые затмевают все вокруг. Ничего больше не существует. Огромные, голубые, как небо...
- Ну ладно тебе расписывать! Вы встречались?
- Две недели подряд, пока я там был, я думал о ней. И даже ночью.
- И все?
- Нет, не все. В день отъезда мы все приодетые вышли к автобусу. Я посмотрел в ее сторону и со жгучей тоской подумал, неужели я больше ее никогда не увижу? Я все время смотрел в ее сторону. А когда она садилась в автобус, я заметил... - Мендл остановился в нерешительности, взвешивая, как отнесется Ульяна к тому, что он намерен сейчас сказать.
- Что же ты заметил? - с некоторым раздражением прозвучал голос Ульяны.
- Я увидел, что чулок у нее на правой ноге спущен.
Брошенный в сторону Менделя Ульянин взгляд говорил: "В своем ли ты уме, друг мой?"
- После этого я никогда больше о ней не думал.
С правой стороны на реке раздался протяжный, низкий, глухой гудок приближающегося парохода.
В их разговоре наступила длинная пауза. Каждый думал о своем. Заложив руки за спину, смотрели в небо.
- А я любила и до сих пор люблю... - простые слова Ульяны обращены были к небесам, словно клятва, - я очень люблю Наума... И забыть его не могу.
Потом добавила с печальной виноватой улыбкой:
- Не успела я ему об этом сказать.
На фоне темно-зеленой растительности высокого правого берега Днепра белоснежный длинный пароход плыл медленно и торжественно, словно пришел из далекой древней легенды.
- Эх, да что там! - Ульяна резко приподнялась, уперлась руками в песок и повернулась к Менделю. - Ты мне лучше расскажи, как ты однажды, после выпускного вечера, в слякоть, дождь и кромешную темень вздумал меня проводить домой, за два километра, до самой Баламутовки, хотя хорошо знал, что вызвался это сделать твой близкий друг Грыбинский.
- Знаешь, как мне жалко стало тебя, когда я увидел - ты стоишь в стороне и ждешь его, а этот помешанный на поэзии стихоплет развел длинный спор с Эвелиной Матвеевной, доказывая ей, что Пушкин при жизни не был так популярен, как после его трагической смерти. Но постой, - спохватился Мендл, - может быть, ты мне объяснишь, почему ты так легко и сразу согласилась, чтобы я тебя проводил вместо Бориса? А?
- Мен, - назидательно начала Ульяна, - ты еще совсем молод и не имеешь ни малейшего понятия о том, что такое женская душа.
Ульяна вдруг начала кататься по пляжу и громко смеяться.
- Теперь у меня уже нет никакого сомнения в том, что избыток солнца дурно на тебя влияет, - произнес Мендл.
- Все, все, мы уходим. Но дай мне вспомнить последнее, ну, пожалуйста! - взмолилась Ульяна и, сидя на песке, продолжала. - Значит так, стоим мы с тобой в ночной темноте у моей калитки, прощаемся, и вдруг шлепающие в глубокой дорожной грязи решительные шаги. Еще мгновенье, и перед нами Борька во всей своей красе. Ну, думаю, не без женской гордости в душе, - дуэль неизбежна. А что? Разве это не звучит, - Ульяна вскочила на ноги и стала в позу. - По-моему, здорово: "Дуэль в селе Баламутовка на берегу Раставицы"...
- Ну, хватит, собирайся, - взмолился Мендл.
- Постой, постой! Ха-ха-ха! - не унималась Ульяна. - А пистолетов-то нет! И вы с Борькой выдергиваете из тына-ограды по палке и ты поешь арию "Паду-у ли я кiлком пропертий?"
- Мы можем опоздать на паром.
Наконец, Ульяна успокоилась, глубоко и шумно вздохнула:
- Увы! Ты только пролепетал что-то вроде: "меня ждут дома" - и...
- Ну, знаешь, ты еще тоже довольно молода и мало что понимаешь в настоящей мужской дружбе.
Эти два-три часа пребывания на пляже были ими почти полностью посвящены воспоминаниям школьных лет, проведенных в своем родном Ружине.
Вполне вероятно, что человек наделен еще одним - шестым чувством, которое называется предчувствием. Они вспоминали друзей, учителей, родителей и в свои только лишь восемнадцать лет как бы подводили черту своей юности, неосознанно предчувствуя, что их молодости предписана впереди лишь одна, одна-единственная неделя, и... последняя.
Перед тем, как покинуть пляж, они переоделись в раздевалке.
Мендл справился раньше и, поджидая Ульяну, стоял в стороне в синем костюме и полосатом галстуке, которые, провисев в шкафу семь лет после смерти отца, достались ему по наследству.
Солнце вышло из-за небольшого облака как раз тогда, когда Ульяна появилась в легком, голубом цветастом платье, в туфлях на высоком каблуке.
Она шла ему навстречу гибко и неторопливо по длинному деревянному настилу, с совершенно незнакомой ему походкой и приветливой улыбкой.
В этот прекрасный для них день они еще подымались по очень крутой тропинке от набережной к Пролетарскому парку. Потом купили бутылку ситро и пирожки с мясом и, сидя на скамейке одной из тенистых аллей, погасили острый юношеский голод.
Тысячи горожан, воспользовавшись прекрасной июньской погодой, заполнили самый любимый ими парк. Было людно, весело, красочно.
Непрерывно работали карусели для детей и для взрослых, но длинные очереди желающих прокатиться по кругу на лошадке или диком олене никак не истощались. Со стороны деревянной эстрады раздавалась популярная украинская народная песня "Ой не свiти, мiсяченьку!" С большой эстрады, которая расположена была над самым обрывом с видом на Днепр, лилась бессмертная героическая симфония Бетховена. Могучей волной она звучала над старым городским парком и уходила далеко в заречные просторы. А примыкающий к парку стадион, на котором проходил футбольный матч, непрерывно гудел и взрывался бурей восторгов, одобрений, разочарований.