Они нагрянули с небольшой высоты, где не было разрывов от зениток и не было "Чаек" и тут же исчезли за горизонтом, оставив после себя смерть, увечья, кровь, разрушения.
Не помня себя, Ульяна и Мендель вскочили и побежали вдоль рельс. Проскочили через пробоину в заборе и оказались на заводском опытном поле, покрытым лужами, не высохшими еще после вчерашнего дождя. Не успели они пробежать и ста метров, как все повторилось. Они оба бросились на землю.
Сбросив остаток смертоносного груза и не встретив почти никакого сопротивления, они взмыли вверх, помахивая своими крыльями с черной свастикой, сделали еще один вираж и обрушили на город пулеметный град.
На одно лишь мгновение наступила могильная тишина. Мендл с трудом поднял свою тяжелую голову, пытаясь понять, где он и что с ним, что с Ульяной. Он посмотрел в ее сторону и замер от ужаса. Он явственно почувствовал, как волосы его поднялись и стали шевелиться на его голове.
Медленно, прилагая отчаянные усилия, Ульяна пыталась встать из лужи, в которую она бросилась в начале второго налета. С большим трудом она подтянула под себя ноги и встала на четвереньки. Голова безжизненно опущена вниз, и ее длинные светлые волосы, покрытые черной грязью, свисали до самой лужи. С мокрого платья стекала вода.
Мендл хотел было что-то крикнуть, но слова, словно в кошмарном сне, застряли в горле.
Ульяна поднялась на ноги, пошатнулась и чуть не потеряла равновесие. Менделя пронзил безумный блеск круглых от ужаса и страха глаз, пробивающийся сквозь длинную косму сбитых грязью волос.
- Ульяна, что с тобой?! - наконец, вырвалось из его уст, и он бросился к ней. - Ты ранена?!
Она выпрямилась с опущенной головой и свисающими на грудь волосами и стала медленно, неуверенно перебирать в луже своими ногами.
Она издавала какие-то странные звуки. Похоже, она пела, преодолевая себя, и с подчеркнутым сарказмом выдавливала каждое слово в отдельности:
Эй, друг любезный!
Мы живем только раз!
Эй, друг любезный!
Дорог нам каждый час!
Это был голос человека, разум которого был загнан в тупик.
Потрясенный увиденным, Мендл подбежал к ней вплотную и остановился. Ульяна пошатнулась и оказалась в его объятиях.
Тело ее билось в тяжких рыданиях.
По несколько раз в день передавали по радио сводки Совинформбюро, и спокойный, твердый голос Левитана вещал о мощных контратаках наших войск и крупных потерях, которые несет противник. Собирающаяся у репродукторов толпа узнавала о том, что бои идут далеко от Киева, в районе старых западных границ.
Однако внимательному глазу нетрудно было заметить, что движение войск по западной магистрали города, Житомирскому шоссе с каждым днем становилось более напряженным и свидетельствовало о близости фронта. Это видно было по возвращающимся в тыл, опаленным фронтовым огнем, угрюмым лицам солдат в неопрятной, замусоленной одежде, по выведенной из строя военной технике, которую везли на ремонт и, наконец, по увеличивающемуся потоку раненых.
Поползли слухи о том, что пал Житомир, хотя официальные сводки об этом умалчивали. Это означало, что фашистские войска у ворот Киева - всего в ста двадцати километрах от города.
После бомбардировки началась срочная эвакуация завода на восток. В список эвакуированных были включены только ведущие специалисты и их семьи. Уезжала и Ульяна вместе с дядиной семьей.
В длинный товарняк, поданный на заводскую ветку, рабочие грузили станки и другое оборудование, оставшееся целым после воздушного налета. Тревожные заботливые лица отъезжающих и провожающих. Вокруг - гомон и суета.
- Теперь вот расстаемся и мы с тобой, - говорила Ульяна Менделю, пришедшему ее проводить. Усталый взгляд, неторопливая речь, не по годам сдержанная мудрая улыбка.
- А мама с дедом?
- Они не хотят покидать Ружин. Дядя с уверенностью говорит, что не пройдет и недели, как враг будет отброшен назад, за пределы страны.
- Мой дядя Арон говорит то же самое. Завод, на котором он работает, тоже эвакуируется, и он со своей семьей уезжает. Заверяет меня, чтобы я не волновался - Ружина немцы не увидят, как своих ушей.
- А ты-то как? Повестку получил?
- Нет. Гуляю по пустому общежитию в ожидании вызова в военкомат - почти все уже в армии. Сережу и Петра вызвали еще неделю назад. Я теперь один в комнате. Завтра пойду узнаю, почему нет повестки.
- Мне пора. - Засохшие губы, наполовину опущенные веки, за прямым взглядом - глубокая печаль и дрожащий от напора рвущихся наружу слез голос: - Может быть, еще увидимся... Говорят, по дороге бомбят составы... Ну, ты там не высовывайся зря. Береги себя.
- Давай на прощанье поцелуемся!
С закрытыми глазами Мендл целовал холодные безжизненные губы, орошенные беззвучной, горячей слезой... Ему казалось, что с того радостного, залитого солнечными лучами выходного дня прошло целых сто лет... В эту минуту ему захотелось увидеть хотя бы на одну-единственную минутку прежнюю Ульяну, из того, из прошлого века. Это желание оказалось настолько сильным, что он сумел увидеть ее такой, как раньше - юную и, как всегда, игривую там, на золотом песке, у бегущих мимо прозрачных волн Днепра. И она ему с укором говорит:
- Никакой ты не Мен, если ты так и не прокатил меня на лодке к Черному морю...
Под мерный перестук колес тяжелый товарный поезд скрылся за поворотом и ушел на восток.
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
Крах
Встав рано утром, Мендл стал приводить в порядок свои вещи. Нужно было уложить в чемодан все, что он собирался отвезти в Ружин - пальто и теплый свитер, которые мать ему прислала накануне зимы, костюм, рубашки, белье, кое-какие книги по физике и математике.
Общежитие почти полностью опустело.
В городе началась повальная эвакуация предприятий и учреждений. Уезжал на восток и Политехнический институт. Уезжали и семьи высокопоставленных партийных и государственных работников. Крупные военные чины присылали машины из фронтовой полосы для вывоза родных и близких. Городом овладела настоящая паника, хотя официальные сводки Информбюро не давали повода для этого.
Последний экзамен уже некому было сдавать, и Мендл так и не окончил второй курс.
Сережа и Петр получили повестку за неделю до срока явки в военкомат и имели возможность попрощаться со своими родителями. Мендл оказался в неопределенном положении. По всей вероятности, из-за панической неразберихи он по-прежнему считался в военкомате на брони, как работник оборонного предприятия. Мендл надеялся, что он сможет, также как и его друзья, заранее получить в военкомате повестку и побывать несколько дней перед армией в Ружине.
Разобравшись с вещами и упаковав чемодан, Мендл собрался в военкомат. День выдался теплым, солнечным. Он не стал надевать пиджак, рассовал все необходимые документы по карманам брюк и так, налегке, вышел на улицу. Идти пришлось пешком, так как автобусы и трамваи ходили очень редко и были забиты пассажирами.
Города было не узнать - озабоченные, суровые лица, толпы людей у радиорепродукторов в ожидании очередного выпуска последних известий, большинство магазинов закрыты, улицы запружены военными машинами, техникой. Во многих местах плакаты: "Все для фронта, все для победы!", "Наше дело правое - враг будет разбит, победа будет за нами!". Чем ближе Мендл подходил к военкомату, тем чаще он встречал колонны новобранцев.
Повернув за угол, он оказался на площади, где был расположен военкомат. Вся площадь была до отказа заполнена народом. В центре, в строю мобилизованные с мешками за плечами. Отдавались команды одна за другой. С краю площади -родственники, пришедшие проводить своих мужчин на фронт. Матери, жены, сестры плакали печально и горько. Старики молча, с болью в сердце, вспоминали свою военную молодость. Они-то больше других знали, что ждет этих молодых людей в ближайшие дни.