— Ничего, — невозмутимо ответила жена. Голос у нее был чистый, хорошо поставленный и как нельзя лучше соответствовал ее внешности — яркой, идеально сохранившейся, но какой-то замороженной. — Ни-че-го! — повторила она по слогам. — И понимать не хочу. Твоя работа — не моего ума дело…
— Естественно, — испытывая почти непреодолимое желание затеять ссору и тем самым хоть на ком-нибудь сорвать злость, сварливо перебил ее Вострецов. — А то как же! Зачем это тебе — разбираться в моих проблемах? Ты и без того живешь как в сказке. Вернее, как в анекдоте. «Откуда ты деньги берешь?» — «Из тумбочки». — «А в тумбочку их кто кладет?» — «Я». — «А откуда ты их берешь?» — «Так из тумбочки же!»
Он чувствовал, что напрасно затеял этот разговор. Жена тут была ни при чем, и попрекать ее деньгами, пожалуй, не стоило. Равновесие в их семье было достаточно устойчивым, и все-таки Дмитрий Алексеевич чувствовал, что так некстати пришедший ему на ум старый еврейский анекдот запросто мог это равновесие нарушить. Раньше он никогда не опускался до столь мелочных оскорблений, но сегодня в него будто дьявол вселился. Виновата в этом была жара, да еще вездесущий дым, но Вострецов отлично понимал, что если жена решит отомстить, то отомстит она не жаре и не дыму, а ему, Дмитрию Алексеевичу Вострецову. Мстить жена умела просто превосходно, коготки у нее были острые, и при этом ей всегда удавалось каким-то непостижимым образом сохранять хладнокровие и манеры великосветской дамы.
И она отомстила.
Обычно она давала вареву хорошенько отстояться в горшке и наносила ответный удар спустя несколько часов, а то и дней, когда Дмитрий Алексеевич уже забывал о ссоре и не ожидал нападения. Но сегодня акция возмездия последовала незамедлительно — очевидно, жара и дым дурно повлияли не только на Дмитрия Алексеевича.
— Право же, — своим кристально чистым контральто произнесла жена, — ты сегодня превзошел самого себя. Можно подумать, ты ему завидуешь. Но поверь, на его месте и в его наряде ты смотрелся бы просто смешно.
Дмитрий Алексеевич подавил острое желание грохнуть ножом и вилкой об стол и медленно, словно боясь что-то расплескать, откинулся на спинку стула. Немного успокоившись, он взглянул на жену, и в этом взгляде сквозило откровенное любопытство, как будто господин Вострецов только что узнал о своей супруге что-то непристойное. Жена выдержала его взгляд, умудрившись сохранить при этом спокойствие и невозмутимость. Дмитрий Алексеевич беззвучно хмыкнул, налил себе еще водки и переключил внимание на экран.
Предмет их спора уже успел уступить свое место перед камерой какому-то грузному и нескладному субъекту с большой лысиной и длинным унылым носом. Перескакивая с пятого на десятое, субъект излагал общий принцип действия какого-то прибора, который он называл генератором туч. Очевидно, это был тот самый изобретатель, о котором минуту назад упоминал предыдущий герой репортажа. Камера скользнула по небольшому серому жестяному параллелепипеду, утыканному какими-то шкалами и переключателями, — надо полагать, это и был хваленый прибор. Изобретатель косноязычно плел что-то про биополя и электрические импульсы, способные эти биополя изменить, придав им заранее заданные свойства. Дмитрий Алексеевич спокойно пропустил всю эту белиберду мимо ушей: он ждал главного вопроса, ради которого кое-кто, похоже, и затеял данное представление. Вопрос этот касался, естественно, стоимости изобретения; в свой час он был задан, и ответ на него был единственной фразой, которую изобретатель сумел произнести четко. Дмитрий Алексеевич старательно запомнил сумму, удержавшись от искушения записать ее на салфетке, спокойно закончил ужин, вежливо поблагодарил жену и удалился в маленькую спальню, которая служила ему кабинетом. Здесь он включил компьютер и в течение полутора часов производил какие-то сложные подсчеты.
Закончив работу, он некоторое время задумчиво смотрел на покрытый столбцами цифр экран, потом распечатал результат и тщательно уничтожил файл. Распечатку он бережно сложил вчетверо и засунул во внутренний карман своего рабочего пиджака, стараясь не думать о том, что его действия лишены какого бы то ни было смысла: к какому бы выводу он ни пришел, что бы ни решил в результате своих размышлений, это уже ничего не меняло. Машина была запущена, и остановить ее Дмитрий Алексеевич уже не мог.
Дмитрию Алексеевичу Вострецову грешно было жаловаться на судьбу: проблему, которая уже давно не давала ему ни сна, ни покоя, он нажил по собственной инициативе, и винить в своих бедах ему было некого, кроме себя самого. Да и бед настоящих у него, по сути дела, не было, имелась одна проблема, и звали эту проблему Максимом Юрьевичем Становым.
Макса Станового Дмитрий Алексеевич знал с детства, лет, наверное, с десяти, если не с восьми, и уже тогда Становой был законченным шкодником — не пакостником, а шкодником — веселым, изобретательным, хотя и не всегда безобидным. Вечно ему не сиделось на месте, вечно он куда-то спешил и что-то затевал, казалось, внутри у него на бешеных оборотах работает какой-то моторчик. Он никогда не бегал, не прыгал и не орал во все горло просто так, от избытка энергии, как это делают другие мальчишки. Его энергия всегда текла по вполне определенному руслу и была направлена на решение конкретных задач. Но что это были за задачи!
В возрасте десяти лет Макс Становой обчистил школьный буфет. Сделано это было вовсе не с голодухи, не ради денег и вообще не из корыстных побуждений. Просто однажды, стоя в очереди за булочками, Макс неожиданно для себя понял, что знает, как обчистить буфет и остаться при этом непойманным. Увы, этот парень не любил откладывать дела в долгий ящик, и в ту же ночь буфет был обчищен в лучшем виде. Приехавшие утром милиционеры разводили руками, качали головами и твердили, что здесь работал профессиональный взломщик высочайшей квалификации. Собака, которую они привезли с собой, не нашла ничего похожего на след, зато, когда все отвернулись, стащила и в мгновение ока умяла лежавший на столе батон вареной колбасы, по какой-то причине не заинтересовавший ночного воришку. Колбасу втихаря приплюсовали к списку похищенного, и тем бы дело и кончилось, если бы Макс Становой затеял все это по корыстным мотивам. Но мотивы отсутствовали — и корыстные, и какие бы то ни было вообще, — так что, провернув рискованное дельце, удачливый взломщик понятия не имел, что ему делать с добычей. В его распоряжении оказалось три поддона с булочками и калачами, ящик свиного фарша, четыре десятка яиц и сорок два рубля восемьдесят четыре копейки — вся вчерашняя выручка буфета.
Фарш он скормил собакам — всем, которых сумел отыскать, включая свирепого кобеля кавказской овчарки, который жил в соседнем подъезде и которого боялся даже его собственный хозяин. Собаки после этого еще долгого молились на Макса и среди них не нашлось ни одной суки, которая побежала бы в милицию стучать на своего благодетеля.
С булочками оказалось сложнее, не говоря уже о деньгах и яйцах. Поначалу Макс пытался предлагать булочки собакам, которые, помня его доброту, ходили за ним табуном. Но после свиного фарша зажравшиеся барбосы смотрели на булочки косо, и подпольный богатей принялся скармливать свои запасы приятелям, знакомым и вообще всем подряд. Чтобы начавшие черстветь булочки легче пролезали в горло, он покупал лимонад и мороженое. Но люди, в отличие от собак, плохо помнят добро и, что еще хуже, наделены даром речи. Кто-то проболтался родителям, и Макса повязали в тот самый момент, когда он, заняв огневую позицию на крыше дома, готовился начать обстрел прохожих сырыми яйцами.
Отпираться было бессмысленно; ходили упорные разговоры о колонии, специнтернате и прочих неуютных местах, но все обошлось. Родители Макса возместили буфету ущерб, а сам герой этой криминальной истории отделался педсоветом да исключением из славных рядов пионерской организации имени Ленина.