По заверениям его покровителей “Сборщик” коренным образом изменит жизнь на зарождавшихся сельскохозяйственных мирах Империума.
Впрочем, Аркхан Лэнд и так это знал. Ему не требовались ничьи объяснения. Иначе, зачем же тогда, по их мнению, он так упорно работал для возвращения этих чертежей на поверхность?
Его вступительная речь на симпозиуме продлилась почти три часа. Некоторые из коллег и покровителей посчитали уровень самовосхваления чрезмерным, но Аркхан Лэнд был прагматичным человеком. “Сборщик” уже использовали на нескольких сотнях освобождённых имперских мирах. Пока его коллеги не совершат аналогичные революционные изменения в подходе человечества к сельскому хозяйству, его мало волновало их мнение о том, что такое достойная речь.
Он всегда был проницательным существом. Вне всяких сомнений необыкновенно одарённым человеком. К тому времени, как ему исполнилось пять стандартных терранских лет, Аркхан свободно говорил на пятидесяти вариантах готика и бегло ещё на нескольких десятках. Когда настало время аугментации, он проявил себя кем-то вроде пуриста; в одиннадцать лет он отказался от мнемонической имплантации и дополнительных когнитивных связей, потому что не хотел, чтобы его мысли “замедляла чужая технология”.
Став старше он, конечно же, аугментировал себя. Каждый иерарх Священного Марса посвящал своё тело технологической эволюции. Только благодаря бионическим и биологическим улучшениям адепты могли приблизиться к чистоте Омниссии. И всё же его модификации оставались едва различимыми и почти незаметными, казалось, что он наслаждался оригинальным воплощением своей человеческой формы.
Лучшим аргументом, который он приводил в пользу своего решения, был пример Императора.
– Омниссия, – говорил Аркхан критикам, – демонстрирует мало внешней аугметики. Те из вас, кто беспокоится о моём благочестии, посмотрите, кому я подражаю в своей скромности.
Как правило, это заставляло критиков замолчать.
Его склонность к коллекционированию археотека была легендарна, как и обширность самой коллекции. Именно это являлось его настоящей страстью, а не масштабная реконструкция тела, столь восхищавшая многих его коллег. Аркхан Лэнд очень любил свои механизмы, устройства и инструменты, многие из которых бросали вызов современному терранскому и марсианскому пониманию.
Одним из таких видов оружия – вполне возможно до сих пор занимавшее главное место в его арсенале – был громоздкий пистолет с причудливой системой фокусирующих линз, вращавшимися магнитными лопастями и спиральными катушками ускорителя, который вёл огонь целостными микроатомными зарядами размером с кончик пальца ребёнка. Он добавил звуковые глушители для компенсации чудовищного грохота при стрельбе, после чего установил на плече, чтобы всегда держать любимую военную реликвию при себе, но не носить на бедре или под одеждой, как какой-нибудь утомительно самонадеянный стрелок, желающий произвести впечатление на окружающих.
Последним штрихом стало затылочное подключение, позволявшее мысленно активировать оружие, которое следовало за каждым наклоном и поворотом его головы, и целилось туда, куда он смотрел.
Да, он считал себя миролюбивым человеком, хотя и обладал огнестрельным оружием, которое использовало ядерное деление при каждом выстреле. И он никоим образом не считал это лицемерием. Даже намёк на это расстроил бы его, Аркхан Лэнд относился к своей личной безопасности почти также же серьёзно, как и к исполнению долга.
В эти дни он и в самом деле был очень занят. В конце концов, надо было выиграть войну – и просьба о помощи от хранителей живого бога оказалась довольно лестной. Он играл ведущую роль в проектировании гравитационных суспензорных пластин для танков легио Кустодес, а также их – весьма красивых на его взгляд – гравициклов “Парагон”. Как они ревели! Шум двигателя являлся причастием к Омниссии. Тихо работавшая машина– машина со слабой душой. В этом вопросе для него всё было ясно.
Совсем другое дело, когда он превратился в мальчика на побегушках у нового генерал-фабрикатора, но с этим ничего нельзя было поделать, и он подозревал, что жалобы сочтут лукавством и мелочностью.