Обернувшись, я увидел, что Менестерион направился к выходу.
— Госпожа Адда, покой и только покой. Пейте то, что я рассказал, и старайтесь быть только в тепле, — сказал он и жестом попросил подойти меня ближе.
— Хорошо, Менестерион. Спасибо вам! — ответила Адда.
— Что случилось? — спросил я шепотом, подойдя к двери.
— Я магически осмотрел Адду… И… В общем… я не знаю что это за болезнь, — шепотом говорил он исподлобья.
— Что значит «не знаешь»?! — громко, чуть ли не крикнул, ответил я, что вызвало любопытство Эолины.
— Что-то случилось? — спросила она, выйдя из-за стеллажей.
Мы, спокойно ответив ей, что ничего не произошло, вышли из покоев.
Разговор наш продолжился только у Круга обучения. Менестерион остановился возле скамеек в некой задумчивости.
— Я не знаю, чем больна госпожа Адда! — ответил он и присел на скамью, сгорбившись. — Это ни чахотка, ни лихорадка, ни любое другое известное мне заболевание с таким проявлением жара и кашля.
— Ты уверен, что это не разновидность чахотки? — рассудил я и присел рядом.
— Уверен! Она переволновалась: испугалась, что сын был в лаборатории. Потом выбежала на холод… Я буду следить за ходом болезни, Соворус. Но ничего обещать не могу…
— Хорошо, Менестерион… — ответил я, задумавшись. — Я благодарен тебе за помощь! — я встал со скамьи и направился к дверям.
***
321-ого года в начале месяца Солнцеворота поздним вечером я и Дерек сидели подле кровати Адды. Она бледная, словно свежий чистый белоснежный снег, выпавший в самый разгар зимы, лежала под одеялом. Языки пламени свечей и факелов танцевали свой замысловатый танец. Истерический кашель разбивал смертельную тишину. Адде с каждым днем после взрыва становилось хуже. Только на один день к ней вернулись силы: она стала прибираться, заниматься с детьми, а потом упала в обморок.
Дерек со страхом на лице, с трясущимися руками поил мать в перерывах между приступами кашля с кровью. Она позвала нас, чтобы мы посидели с ней всю ночь. Но я понимал, что не только за этим. Дерек не должен был этого видеть, он был еще юн, наивен. С некой надеждой он всматривался в пьющую настой мать и ждал, что он вернет ее на ноги.
Я тоже не терял надежду: водил руками над Аддой чтобы хотя бы попытаться излечить неизвестную болезнь. Но магия была не всесильной. Адда, после очередного приступа кашля, легла на подушку, я протер платком капли крови по краям некогда алых губ. Лицо ее было чуть теплым. Она ничего не говорила, устало водила глазами от меня к Дереку и обратно ко мне. Смотря на Дерека, она улыбалась, но на глазах проступали слезы.
Наступила ночь. Я стоял возле окна и любовался взошедшей Ан. Она подходила к своей полной фазе. Серые, практически черные облака плыли по небу и закрывали ее свет, который все равно прорезался сквозь них. Двор коллегии был пуст. Нетающий снег лежал во дворе и стенах коллегии. Статуя Тарсана одиноко темным силуэтом возвышалась во дворе. Колдрамм спал. Все те же нахохлившиеся домики стояли друг напротив друга.
Созерцание и мою задумчивость прервал дикий кашель Адды. Я быстро вернулся к кровати. Дерек спал, сидя на табурете и положив голову на край кровати. После приступа Адда свалилась на подушку и попросила меня сесть рядом. Взгляд ее был уже не живой, лицо все белело. Я присел и взял ее за руку, та была холодна.
— Соворус… — с трудом начала она, — мы спокойно жили в Ванхолме с Мироном. Сейчас мне почему-то вспомнилось его лицо, голос. Вспомнилась вся жизнь. Мать, которая никогда не рассказывала, кем были наши родственники. Ее лучезарные добрые глаза. Отец, который вечно был за работой на кузне… и погиб там. Первая встреча с Мироном, лунным вечером в переулке у гарнизона. Он был в патруле из Легиона, гордо щеголял в кирасе, маршировал. А затем опешил, заметив меня, — произнесла она, и улыбка появилась у нее на лице. Ее прервал кашель. — Я смотрю на него, Соворус, — сказала она и с усилием повернула голову к спящему Дереку, — смотрю и вспоминаю Мирона. Когда ты пришел и заговорил про повелителя, я сразу решила, что не отдам его тебе, ни за что… пусть от этого бы и зависела судьба человечества. Но поверила… поверила в то, что ты сможешь его защитить. Соворус, — сказала она и снова закашлялась. От этого проснулся Дерек. — Соворус, обещай, что защитишь его любой ценой! Обещай!
— Я клянусь, Адда, — ответил я, не задумываясь, — клянусь своей жизнью!
— Что происходит? — спросил Дерек, протирая кулачками глаза после пробуждения.
Обессилившая Адда взяла руку Дерека, а ладонь положила на его щеку. Она, казалось, всматривалась в его лицо, запоминая каждую черту.
— Ничего, мой хороший. Я лишь прошу тебя быть сильным. Быть, как твой отец. Слушайся дядю Соворуса.
Дерек понял, что произошло и, наверное, поэтому на его глазах наворачивались слезы.
Тишина. Мертвенно бледная, безжизненная рука Адды рухнула на кровать. Жизнь покинула ее. Дерек поддался истерике. Обнял мать и стал рыдать. Я пытался отвести его от Адды, но он, вцепившись в нее, никуда не хотел отходить и что-то говорил, что именно было не разобрать или я уже не помню, что он говорил.
Ранним утром я вынес безжизненное тело Адды из коллегии. Еще было темно. Утренняя прохлада казалась теплее, выглядывавшей из-под покрывала тощей руки. Я отнес ее к кладбищу. У свежевырытой ямы, которую я сделал, как только смог успокоить Дерека, меня ждал проповедник. В серой рясе, с такой же серой бородой, что выглядывала из под капюшона, он стоял и молился, сложив костлявые трясущиеся руки в соответствующем жесте.
Все было сделано, как подобает обряд погребения: Адда была оплакана и положена в землю. Когда проповедник ушел и оставил меня одного около свежего могильного холма, я покрутил над могилой рукой и из камней, разбросанных везде, создал надгробие с красовавшейся там надписью: «Адда Гиблер» и изображением розы. Я вставил его в промерзшую землю. Постоял над могилкой несколько минут и ушел.
В коллегии была объявлена тризна. Все поминали Адду. Многие в коллегии знали ее, как добрую, стремящуюся помочь всем, женщину.
Эти события не могли не отразиться на Дереке. В тот день в нем что-то сломалось. Когда закончилась тризна и прошло какое-то время, его не веселило ничего: улыбка-то на лице была, но вот в душе… Это же отразилось и на магии. Он не мог сконцентрироваться. Любое заклинание выходило плохо, а вскоре и вовсе перестало получаться. Я освободил его от занятий, как в коллегии, так и с капитаном. Дал ему время оправиться. Но даже после этого у него ничего не получалось.
Тогда я стал заниматься с ним лично. Мы часами медитировали на вершине здания коллегии под сильным ветром, дующим с гор и с моря. Я водил его к месту силы, что находилось у вершины кряжа Северных гор. Там была обустроена каменная площадка, с которой открывался удивительный вид на бушующее море и плавающие в нем ледники.
Мы оттачивали технику и стойки, повторяли магические формулы. Но как только дело доходило до практического применения все рушилось.
В 325 году скончался князь Магнус II. Его похоронили в фамильном склепе за княжеским чертогом. Его место занял сын, который приехал в Колдрамм годом ранее. Все старосты шахтерских деревень княжества приехали на поклон новому правителю. Я тоже отправился предстать перед новым князем.
Чертог был полон: старосты и стражники сидели за столами набитыми яствами и проводили тризну. Темный зал все также освещал очаг посредине и несколько факелов. Князь Торбьёрн сидел на троне, голова лежала на сложенной в кулак ладони, на пальцах которой поблескивали перстни, а рука опиралась на подлокотник. Молодое лицо, ястребиные глаза, кривой нос, рыжие волосы. Магнусовская порода проглядывалась в нем.
Завидев меня, он встал и развел руки в разные стороны то ли пытаясь обнять меня, то ли просто обрадовавшись моему появлению.
— Архимаг Соворус Марет! — заговорил он звонким голосом. — Я рад вашему появлению!
— Князь! — произнес я и поклонился. Когда выпрямился, продолжил. — Я соболезную вашей утере. Я явился для почтения вас, князь.