Вис.
Вис, несмотря на все свои светло-золотые глаза и добела выгоревшие на солнце желтые волосы. Об этом просто кричал темно-бронзовый отлив кожи, загар, который не сходил даже в холодные месяцы, и поразительно мужественное лицо, надменные губы и челюсть, которые ну никак нельзя было назвать крестьянскими. К тому же он был и выше, чем большинство мужчин из Степей, очень широк в плечах, узкобедр и длинноног. Все это безошибочно выдавало в нем по меньшей мере полукровку, в чьих жилах текла кровь сильных предков, которым никогда не доводилось голодать на бесплодных землях Равнин-без-Теней.
Внезапно он спросил у себя вслух:
— Почему меня так расстроила смерть женщины, которая даже не была моей матерью?
Ведь его матерью была заравийка, он знал это. Один из жителей Хамоса нашел ее перед рассветом, в нескольких милях от городка Висов, Сара, куда, скорее всего, она и направлялась. Очень красивая женщина, так он сказал. Она лежала на спине, и истончившийся серпик заходящей луны висел над ней, точно капля молока. На плече у нее обнаружили кровоточащую царапину, оставленную когтем тирра, а в мертвых руках она сжимала плачущего младенца.
В память о ней ему дали сарское имя. Но она и так оставила на нем свою неизгладимую печать. Это ее кровь в его жилах так отличала его от всех остальных. Но все же у него был отец с Равнин, ибо его глаза и волосы ясно свидетельствовали об этом. Он думал об этой женщине со смешанными чувствами. Должно быть, он появился от случайной ночи любви, что среди Висов было не большой редкостью, потому что обычно темнокожие расы сторонились степных жителей. И она оставила ему жуткое наследство. Свою висскую сексуальность, к примеру. Он, как и они, с восходом Алой звезды чувствовал неодолимое возбуждение. Это было постыдным проклятием его детства, пока Эраз все не разъяснила ему. Позднее оно заставляло его рыскать бессонными ночами, точно волк, подгоняемого неутолимым слепым желанием, сходящего с ума от преследующих его горячечных снов. Деревенские девушки, бесчувственные в любое время года и совершенно невосприимчивые к звезде, доставались ему лишь ценой неимоверных усилий, и каждому соитию непременно предшествовало нескончаемое и невыносимое обольщение. Он понимал, что доставил им наслаждение, лишь по их почти ненавидящим приглушенным вскрикам, случайно срывавшимся с их губ. Он чувствовал, что они отдавались ему лишь из жалости, и поражался тому действию, которое он оказывал на них, и после каждого такого совокупления он ощущал ужасную горечь, потому что его страсть, по большому счету, так и оставалась неразделенной, и он сам казался себе скотиной, как только звезда меркла.
И все-таки это было не самое худшее из ее наследства. Труднее всего было перенести свою ущербность. Даже сейчас, вспомнив о нем во мраке убогой хижины, он в ярости грохнул кулаком по металлическому зеркалу.
Он был глух и нем. Ну, то есть, конечно, не физически, а мысленно.
Они, эти бледнокожие люди, окружавшие его, могли слышать мысли друг друга и передавать свои. Вокруг них всегда раздавался безмолвный шепот, точно гудение незримого пчелиного роя. А он, не слышащий и безгласный, был выброшен на обочину их общества, идиот, которого лишь терпели, отверженный — не ими, но своей собственной ущербностью.
Снаружи белый кувшин луны разливал по небу ночную тьму.
Где-то вдали раздался еле слышный волчий вой.
Скоро станет совсем холодно. Выпадет снег. Деревню огородят крепким частоколом, и они окажутся взаперти до второй оттепели.
Решение пришло к нему неожиданно. Он вытащил из сундука теплую волчью шубу, снял со вбитых в стену крюков свой охотничий нож и мешочек с медяками, который был единственным богатством Эраз. И тут же почувствовал себя вором.
Ночь была совершенно безлюдной. Он зашагал по петляющей дороге, вверх по склону, миновал храм и направился к югу.
«Куда ты идешь?» — спросил он себя.
Уж точно не в Зарависс. Казалось, он сам собой обиженно повернулся к северу спиной.
Что-то забрезжило у него в мозгу.
Где-то впереди лежал разрушенный город, их город, как говорила Эраз, след давно исчезнувшего прошлого. Так почему бы не отправиться туда?
Он чувствовал, как опасения и ощущение свободы мешаются в его душе в причудливую комбинацию, ибо, как бы то ни было, он был свободен. Ему больше не придется снова и снова терпеть одни и те же запертые от него лица; по крайней мере, теперь они будут другими. И он усмехнулся этой безрадостной шутке.
Там, где ему это удавалось, он шел безлюдными местами, старательно избегая время от времени попадавшихся ему на глаза следов убогого жилья. Он шел на юг. Путешествие настраивало его на бездумный лад, ведь теперь он не был должен ни перед кем отвечать — и город в его представлениях разросся до необъятных метафизических размеров.