— Это я виноват в ее смерти, — сказал Ральднор. — Это моя кровь должна была быть на том снегу.
Но Зарос поймал его руку и поднял на ноги, и они зашагали куда-то через толпу. Ральднор решил, что Зарос ведет его обратно в бордель, и начал кричать на него. Зарос подозвал какого-то мордоворота, привалившегося к дверному косяку:
— Сварл, мой приятель не в себе. Помоги мне с ним управиться.
Верзила коротко кивнул, и они вдвоем потащили его по лестнице в какое-то незнакомое здание. Открылась дверь в чье-то экзотическое жилище, и его толкнули на кушетку. В комнату вошла худощавая темноволосая женщина.
— О, Зарос, ты же обещал мне, что будешь обращаться с ним ласково.
Ральднор не мог понять причину такой заботы, поскольку она не была ему знакома, но когда ее прохладная рука легко скользнула по его лицу, ее прикосновение, казалось, выпустило наружу всю его горечь, и она обнимала его, когда он плакал, и гладила по голове, как сестра.
Он не знал, кого оплакивает — Аниси или Эраз, призрачный образ своей матери, которая, несмотря ни на что, была очень ему дорога, или возлюбленную, с которой он делил мысли, и к которой, по сути, ничего не чувствовал. Ибо даже одурманенный этой болью, он понимал это, и понимал, что беловолосая девушка станет его вечной карой.
Аниси склонилась над ним, коснувшись его плеча. Он поднялся в темноте, и она стояла в ожидании, а ветер развевал ее серебристые волосы. Белая луна светила ей в спину, и он видел очертания ее хрупких косточек под прозрачной кожей. Когда он приблизился к ней, она подняла руки, и по ее телу побежали трещины, точно чернильная паутина на алебастре. В один миг она рассыпалась в золотистый прах, и ветер раздул его, унося к луне и оставив ему одну лишь тьму.
Вечера, ночи, рассветы, новые сумерки и восходы сменяли друг друга бесконечной чередой. Он уже привык к роскошному жилищу Зароса, в котором сидел, заживо разъедаемый бездумной апатией.
Через три или четыре дня зашел Орван, и на его выразительном лице сейчас читалась лишь нерешительная печаль.
— Ральднор… Скоро начнется оттепель. Завтра вечером или, возможно, послезавтра. Тогда мы отправимся на Равнины.
Ральднор ничего не ответил, но Орван так же безмолвно смотрел на него, и в конце концов он сказал:
— Зачем ты мне это говоришь?
— Потому что нам нужно уезжать — пока снова не пошел снег. Ты же понимаешь, что после этого путешествие станет невозможным.
— Зачем ты мне это говоришь? — повторил Ральднор. — Я не поеду с вами.
— У тебя нет выбора. Ральднор, тебе придется поехать с нами. Неужели ты не видел, что здесь начинается? Амрек хорошо постарался. Даже заравийцы уже начали бояться и ненавидеть нас. Мы каждый день встречаем на рынке и на площадях людей, рассказывающих об извращениях и колдовстве, которые якобы процветают на Равнинах… Тебе придется ехать…
— Нет, Орван. Ты всегда считал меня Висом. И я и есть Вис. Она… она могла бы изменить меня, сделать из меня жителя Равнин, такого, как ты, будь она немного сильнее. И не надо укорять меня за эти слова. Я сознаю каждую каплю своей вины.
Он почувствовал легчайшее, еле уловимое прикосновение к своим мыслям, как будто разум Орвана, как и ее когда-то, коснулся его разума сквозь какую-то искажающую пелену.
— Возвращайся на Равнины, когда сможешь, — сказал Орван. — Когда тебе станет лучше. Ты ведь знаешь, что мы всегда будем рады тебе…
Ральднор покачал головой. Чувствуя, как разрывается от боли сердце, он сказал:
— Не стоит во второй раз звать к себе в дом вора и убийцу, Орван. Он может украсть и погубить кого-нибудь еще.
Орван опустил голову и вышел из комнаты.
После его ухода к Ральднору являлись всего двое. Первой была заравийская женщина, на чьей незнакомой груди он плакал в тот день. Когда он увидел ее в следующий раз после своего срыва, то ожидал, что в ее присутствии он будет смущаться и чувствовать себя неловко, но она своим ласковым и вежливым обращением как-то ухитрилась сделать так, что он принял свои действия. Похоже, она была любовницей Зароса, хотя и жила в другой квартире где-то в этом же здании. Она всегда была очень молчаливой, но ее присутствие всегда становилось для Ральднора невыразимым утешением. Она приносила ему поесть, а время от времени читала что-нибудь неторопливым звонким голосом. Ее звали Хелида, и ее интерес к нему был скорее материнским, чем просто женским, поскольку она явно очень любила Зароса за свой сдержанный и довольно сложный лад.
Вторая посетительница была куда менее приятной. Она являлась по ночам и проникала в его сны в пожирающем погребальном пламени. Он даже начал бояться спать. Орван в свой последний приход оставил ему волчью шкуру, и иногда в лунном свете белый мех казался ее волосами, разметавшимися по его кровати. Она так измучила его, что даже ее невинность стала казаться ему ненавистной.