Его выговор иссяк. Затем он взревел, приказывая подать вина, и она принесла его, кроткая, как голубка.
— Что ты скажешь, женщина? Это ложь?
— Нет, мой господин, — она называла его по имени только тогда, когда он бывал трезв, разумен и доволен. Но она предвидела, что в ближайшее время ей не так часто представится возможность звать его Эрудом.
— Не ложь? Изволь объясниться.
Пандав упала на колени и легко, точно лист, положила руку на подьем его ступни. Прикосновение возбудило его. Она уже давно обнаружила, что эта часть ноги у него особо чувствительна.
— Женщина в Иске не может ничем владеть, мой господин. Но я положила все свои украшения вот туда, на столик под лампой. Эти украшения — твой дар мне, но если ты возьмешь их назад, они покроют стоимость ланнского раба.
— Ты еще не сказала, зачем это сделала, — презрительно проворчал он.
— Это приношение Ках.
— Освобождение рабов — мужское дело…
— Оно было сделано от твоего имени, мой господин. Город будет завидовать твоему богатству и поразится широте этого жеста. Это то, что сделал бы ты сам, будь ты здесь…
— Сделал бы я? Ах ты, закорская…
Она рискнула прервать его:
— Потому что я отчаялась, а ты всегда был снисходителен ко мне.
Его мрачное лицо повернулось к ней. Так или иначе она завладела его вниманием. Пока ей это удавалось, и возможно, будет удаваться еще сколько-то лет. Не через желание, так через любопытство.
— Когда ты проник в меня, я дала обет, что подарю тебе сына, — промолвила она. — Но я разочаровала тебя.
Внезапно его черты смягчились. Теис была его талисманом.
— Ках дает то, что дает. Теис — женщина, но я люблю этого ребенка. Она принесла свет в мой дом.
— Я молилась богине, чтобы она дала мне сына. Но ты же знаешь, у меня не получалось зачать.
— Я думал, что тебе это нравится, — прервал он ее с неприкрытой язвительностью, как делал иногда.
Теперь Пандав подняла глаза.
— Я желаю только радости для тебя и хочу сдержать свое обещание, — с этими словами она поднялась грациозным движением танцовщицы, пусть даже не пребывающей более в танце, и наклонилась, заглядывая ему в лицо. — Этот человек стал моим приношением Ках в обмен на плодовитость.
Эруд воззрился на нее. На его лице смешались усталость и волнение. Священные напитки, скачущие смуглые груди храмовых девиц… все воспоминания дня заканчивались одним, приводя его к этому отродью леопарда, женщине-ночи. Он опустил руки ей на талию, тонкую и скользкую, как промасленная веревка, провел по ее бокам, по упругим ягодицам под волной волос — шелку под шелком.
— И ты думаешь, Пандав, что она услышала тебя? — в конце концов он научился правильно выговаривать ее имя.
Она положила ладони ему на грудь. С внезапной смущающей болью она осознала, что ланнец для нее — ничто, и прошлое ушло совсем. И этот мужчина, которого она все еще могла убить одним ударом, этот ограниченный и вспыльчивый человек, преисполненный самодовольства и стремительно полнеющий, этот жрец пророс в ее душе, как семя, которое превратится в ребенка, проросло в ее чреве.
— Если она услышала, то он с тобой, — ответила она.
Пока он приступал к делу со всей искусностью и тщанием, которым Пандав сама научила его, она внезапно подумала: «Может быть, еще одна девочка». Но откуда-то она знала, что этого не случится.
Позже, завтра, когда он как следует отдохнет, надо будет поговорить с ним о няньке. Весь дом обсуждал это происшествие, и будет сложно удержать его от расправы. Но нянька, проспавшая миг, когда Теис свалилась в бассейн, слишком стара, чтобы ее выгнать, и слишком полезна, чтобы забить ее до смерти. Они хотели вернуться, ее дети, не рожденный и очень маленький, и вступили в заговор ради этого. Они быстро поняли, что мир — плохое место. И пока не поблекнут их воспоминания о том, лучшем месте, откуда они пришли, их надо охранять. Пандав приняла на себя эту обязанность. Ках уверила ее в том, что она должна принять ее.
Эруд напрягался над ней, сдерживаясь, чтобы и она достигла удовлетворения. Усвоив эту его манеру, она выгнулась под ним и издала два долгих крика из самой глубины естества, так же, как раньше кричала в ответ ланнцу. Очень хорошо, что она смогла так закричать для Эруда. Он станет отцом этого ребенка, дара Ках.
Со стоном он выплеснул содержимое своих чресел, и Пандав поддержала его руками.
На третьем месяце беременности, по обычаю, Пандав прибыла в носилках на Женский двор храма, чтобы вознести благодарность.