Крин ничего не ответил. На лице у него застыло заученное выражение.
— Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду, — сказал Катаос. — Потерять что-либо попусту всегда бывает очень огорчительно.
— Это воистину так, милорд, но, как вы, несомненно, слышали, никому из нас не под силу спорить со смертью.
Возвращаясь обратно через город, Катаос раздумывал над их разговором. Он остался недоволен, и к тому же так и не разобрался, лгал ему Крин или нет. В любом случае, похоже, Катаос вчистую проиграл эту игру в той ее части, которая относилась к Ральднору. Каковы бы ни были намерения Крина, в гарнизоне, этом маленьком государстве внутри Корамвиса, ему вряд ли сможет кто-то помешать. Кроме того, он ясно дал понять, что не намерен помогать в других кварталах. Но все же он не выдаст открытые ему секреты. Он столько лет держался на своем месте не благодаря дружбе с какими-нибудь высокими лицами, а из-за своей силы и циничной целостности, столь очевидной в нем. Итак, с этим было покончено.
Катаос, привыкший ждать, снова приготовился к ожиданию. И его тоже отбросило в прошлое, но в его случае это прошлое не было недобрым. Он проиграл этот тур игры, вот и все. Впереди будут и другие.
В тесной комнатке на вершине башни Крин стоял, глядя на бесчувственного человека, которого он спас от смерти просто из чувства справедливости. Рядом позвякивал инструментами врач, а служанка убирала за ним. Он был очень сведущим, но неряшливым стариком, скрупулезно беспощадным к грязи в отношении ран — из порученных его заботам солдат лишь у единиц случались нагноения или воспаления — но при этом чудовищно неопрятным. Даже сейчас у него на воротнике красовалось пятно от супа.
— Ну, как у вашего пациента дела сегодня?
— Много лучше. Кризис миновал, и спина заживает очень неплохо.
Ни одна живая душа, за исключением этих троих в комнате, не знала о том, что Ральднор все еще жив. Гарнизон видел, как что-то хоронили в окровавленной простыне, и решил, что это было человеческое тело. Крин был здесь в своем роде королем; солдаты, оружейники, повара, конюхи и их жены с детьми жили в этих стенах точно в миниатюрном городе, и он правил ими на свой лад, то есть насаждал дисциплину, приспособленную к человеческим нуждам. Они же платили ему горячей преданностью, поэтому он похоронил в могиле ворох старых тряпок и тушу козла не из опасения предательства, а для того, чтобы защитить своих людей.
Что же касается того, что только что поведал ему лорд Советник, этим он не мог поделиться ни с кем — кроме, разве что, этого человека, лежащего на узенькой койке, ибо Крину было ясно, что тот не мог этого узнать.
Эта изувеченная рука, которая так обеспокоила Крина, хотя он и не мог понять, почему. Когда он наконец вспомнил женщину, которой помог бежать из Корамвиса, и младенца, которого она увезла с собой, ему и в голову не пришло связать этих двоих — этого мужчину и того младенца, которого он ни разу даже не видел — воедино. До того момента, когда Катаос эм Элисаар не перехитрил самого себя в своих интригах.
Теперь это бремя полностью лежало на Крине. И его тревожило, что скоро это ляжет еще более тяжким грузом на плечи Ральднора. С безошибочной уверенностью он уже оценил внутреннюю хрупкость Ральднора, не имевшую никакого отношения к его физической силе.
И этот груз действительно был бы тяжким бременем для любого человека, это знание о бесспорном прошлом, невыносимое разочарование в будущем. Ибо это был король, который не мог надеяться ни на что.
Ральднор очнулся в темноте, и первым, что он увидел, было встревоженное девичье лицо.
— Лежите тихо, — прошептала она быстро, хотя он даже не шелохнулся. — Вы в Речном гарнизоне, — добавила она, хотя он ни о чем ее не спросил.
Вскоре появился врач. Он что-то бормотал себе под нос, и вид у него был вполне довольный собой. В конце концов Ральднор начал задавать ему вопросы, ибо не помнил ничего после того момента, как он выбрался из вод Окриса и спрятался на крыше хижины. Ему снились какие-то смутные крики и огни факелов. Теперь врач объяснил ему, почему.
— Но вы отлично поправляетесь. Хотя у вас и останется замечательный шрамчик, чтобы пускать пыль в глаза дамам.
Самым трудным теперь было переждать власть отвратительной слабости. Поскольку девушка и старый врач, видимо, все знали, он спросил их, не слышно ли чего-нибудь об Астарис. Девушка простодушно всплеснула руками:
— Ой, она же отравилась!
Врач схватил ее за плечи и затряс, обзывая всеми бранными словами, каких мог набраться в гарнизоне, полном солдат. Он слышал, как молодой человек бормотал это имя в бреду — имя алого кармианского цветка — и подозревал, что здесь замешаны более глубокие чувства, нежели простая похоть. Но Ральднор промолвил лишь: